Вышли в жизнь романтики - [26]

Все сидели на койках, распаренные, усталые, но довольные.

Тут явилась Майка и как ни в чем не бывало тоже принялась хозяйничать: приколотила к стене вешалку, схватила веник и свирепо вымела мусор. Ничего не отвечала она на ласковые, благодарные слова подруг. «Ладно, ладно, не жалейте меня, я в этом не нуждаюсь», — читала Юля на лице Майки.

Поздравить девушек с новосельем пришли Николай, Женя Зюзин и Костик. Парни загромоздили стол свертками с белым хлебом, колбасой, конфетами и печеньем.

— Куда столько? — всплеснула руками Ядя.

Плита на кухне еще не действовала. Чтобы вскипятить чай, пришлось сбегать к соседям, одолжить электроплитку. Кроме коек, садиться было не на что: две выданные комендантом голубые табуретки после покраски еще оставались подозрительно клейкими. Но все это нисколько не помешало празднику.

* * *

Отворилась дверь — появилась голова Игоря Савича. Вслед за ним в комнату вошел незнакомый моложавый товарищ в белом плаще. Рука незнакомца держала мягкую велюровую шляпу, веселое чернобровое лицо доброжелательно улыбалось всей компании.

— К нам приехал из областного центра специальный корреспондент радио! — объявил Игорь.

Приезжий благодушно развел руками:

— Зачем так торжественно?

Корреспондент объяснил, что ему поручено подготовить передачу из Буранного. Слово перед микрофоном получат лишь лучшие из лучших новоселов. Сначала пусть девушки коротко расскажут о своих успехах, а потом он их запишет на пленку.

Никто не знал, о чем говорить. Ася Егорова сказала, что пока особых успехов нет.

— Расскажите, как вы записались на стройку, — попросил корреспондент, вынимая блокнот.

— Так комсомолка ведь, — просто сказала Ася. — Пришла газета с обращением ЦК. Обсуждали на комитете. Конечно, разные были мнения. Некоторые сначала записались, а потом стали отказываться: «Я бы поехала, но меня дома не пускают» или: «Здоровье не позволяет». Но кому-то ехать ведь надо. Для государства есть необходимость. Вы же знаете, тут никель нашли… Вот я и подумала: для меня на фабрике замену найдут, а там, на Северострое, наверно, каждая пара рук дорога… Вы трубу видели?

— Трубу? Какую трубу?

— Котельной. В лощине, за шоссе. Наша бригада там тоже поработала.

— Ах, котельной… Ну, это еще не такой потрясающий факт. — Корреспондент отложил блокнот.

Снова воцарилось молчание. Теперь на вопросы отвечали односложно: все чувствовали, что от них ждут чего-то особенного.

— Тут есть такие патриотки, которые поехали на Север, имея аттестат зрелости, — с чувством сказал Игорь, стараясь не смотреть на Юлю. — Вопреки советам своих матерей. И сейчас героически работают на самых трудных участках, да!

— Кто же это? — живо заинтересовался корреспондент.

— А вот — Юлия Кострова!

…Потом Юля ругала себя за несдержанность.

Пунцовая, она вскочила, пробежала по коридору — и на улицу.

Дождик уже не моросил, но все вокруг закрывал густой, плотный туман.

Туманом были окутаны и стрелы кранов и труба котельной. Клубящиеся белые валы, словно волны гигантского прибоя, наползали на сопки.

Юля поежилась. Сырость пробиралась в самую душу. Она брела через поселок, сама не зная, зачем и куда.

«Наверно, посчитал меня ненормальной», — подумала она о корреспонденте.

Постепенно она успокаивалась. Конечно, Игорь хотел искупить прежнюю вину. Хорошо, она готова простить его. Но зачем это афиширование мнимых заслуг? Корреспондент и впрямь может подумать, что она какая-то героиня, а ведь это неправда. Слабее всех в бригаде…

На самом краю поселка, в том месте, где стояла последняя палатка, было у нее любимое местечко. Старый мшистый валун лежал на бугре, за ним начинался кустарник и подъем в сопки. Отсюда хорошо было смотреть вдаль. Низкое небо часто хмурилось, затягивалось облачной пеленой, но на горизонте почти всегда просвечивала ясная-ясная полоса. Розовая лучистая полоска… В первые недели после приезда на стройку Юля и Игорь часто ею любовались.

— Ты сумасшедшая… Куда ты убежала?

Вздрогнула, узнала его голос.

Фигура Игоря вынырнула из слоистого белого сумрака. Юля ощутила, как он ищет ее руку.

— Корреспондент завтра уезжает, хотел записать тебя на пленку, а ты…

— Зачем это все, Игорь?

— Чудачка! Весь Ленинград будет слушать, вся страна… Ну и туман! Ты не озябла? Представляешь: передача «Герои Буранного»… И моя песня…

— Но мы еще ничего не сделали.

Игорь промолчал.

— Ведь это самое святое, самое сокровенное, зачем мы сюда приехали, — пояснила Юля. — И нельзя тут ни слова лжи. Помнишь, как ты мечтал поднять флаг молодежной стройки с силуэтом Ленина! Я тогда тобой… любовалась.

— Только тогда?

Она поняла, о чем он спрашивает, уловила тайный ход его мысли.

— Ты любишь, когда тебя хвалят, — сказала она. — Но я не Руфа.

— Не говори о ней! И не думай…

— Я не думаю.

Кажется, он возвращается к ней, и она, Юля, для него, как и прежде, дороже всего: ведь вот же побежал за ней сквозь туман.

— Иногда я боюсь за тебя, — сказала Юля, чуть дрожа то ли от едкой сырости, то ли оттого, что пальцы Игоря властно, настойчиво вплетались в ее пальцы. — Пожалуйста, если тебе неудобно, мы сейчас вернемся. Только пусть другие выступят, я не буду.