Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [126]
В интерпретации эпилога можно пойти еще дальше. Избавившись от тяжелых, однако пестрых интертекстуальных «одежд», художественный мир лишается классического повествовательного напряжения и в буквальном смысле распадается. В конце повести простившиеся с фон Кореном Лаевский, Самойленко и дьякон наблюдают, стоя на пристани, как лодка, уносящая зоолога к пароходу, борется с высокими волнами. Лаевский мысленно философствует о человеческих «поисках за правдой», тривиальным образом сравнивая их с движением лодки: «Лодку бросает назад, – думал он, – делает она два шага вперед и шаг назад ‹…›. В поисках за правдой люди делают два шага вперед, шаг назад»[1348]. Здесь Чехов прибегает к своему типичному приему, пародируя ментальное событие в виде внутреннего монолога персонажа, формулирующего банальную «мораль истории», которую можно ошибочно истолковать как квинтэссенцию смысла произведения[1349]. Важно, что последнее слово в повести остается не за Лаевским, а за дьяконом, который лаконично заключает: «Не видать и не слыхать», – и за рассказчиком, который констатирует безрадостность распавшегося мира фразой: «Стал накрапывать дождь»[1350].
Щемящая пустота, охватывающая в конце художественный мир «Дуэли», словно отсылает к эпистемологическому кризису, который настиг писателя после сахалинского путешествия и выступил на первый план в нарративной и стилистической «монструозности» «Острова Сахалин»[1351]. В «Дуэли», отразившей чеховское увлечение Дарвином, писатель не просто инсценировал апории, присущие аргументации ученого, но и заставил дарвинистский мир взорваться изнутри, оставив персонажей посреди жизни, отныне такой банальной и безнадежной.
VIII. Заключение и перспективы
Действие последней главы истории российского дискурса о вырождении происходит в Берлине: именно здесь издательство Фридриха Готгейнера выпускает в 1903 году – на русском и на немецком языках – «сказку-утопию» К. С. Мережковского «Рай земной, или Сон в зимнюю ночь. Сказка-утопия XXVII века»[1352]. Автор – биолог, известный сегодня как основоположник эволюционной теории симбиогенеза[1353], старший брат писателя-символиста Дмитрия Мережковского[1354] – опубликовал книгу в Берлине из опасения, что русская цензура может частично или полностью запретить ее из‐за содержащейся в ней критики христианства[1355]. На заре XX века Константин Мережковский в радикальной форме высказывает евгенические фантазии, восходящие к дарвинистскому дискурсу о вырождении конца предшествующего столетия (гл. VII); это позволяет рассматривать «Рай земной» как заключительную главу истории, изложенной в настоящем исследовании. Евгенический «рай» Мережковского – это кульминационная точка развития того научного нарратива, первые художественные воплощения которого появились в русской литературе в конце 1870‐х годов на фоне восприятия романов Золя.
Структура «Рая земного» соответствует условностям классической утопии. Повествование ведется от первого лица. Рассказчик, потерпевший кораблекрушение и выброшенный на берег некоего острова в южном полушарии, вскоре понимает, что попал в «утопическую» общину XXVII века[1356]. Распознав в жертве кораблекрушения «бедного» «человека XIX века»[1357], предводитель общины – моложавый старик по имени Эзрар – ведет с ним долгие беседы, в ходе которых объясняет путешественнику новый миропорядок и историю его возникновения. После двух дней повествовательного времени (и 279 печатных страниц), затраченных на исчерпывающее описание «утопии», рассказчик пробуждается в «печальном», «сером», «холодном» Петербурге и с разочарованием констатирует: «Итак – то был сон!»[1358] Сама книга, однако, еще не закончена: далее следует приложение, куда вошли десять эссе, в которых автор вновь поясняет главные идеи своей «утопии» (критика прогресса; вопрос о сущности счастья; критика христианства и т. д.), а также пространная выдержка из главы «Великий инквизитор» романа Достоевского «Братья Карамазовы» (кн. 5, гл. 5), в которой, по мнению Мережковского, изложены основные принципы его собственной «сказки».
Наряду с такими произведениями, как «2086, или Век равенства» («2086 oder Das Weltalter der Gleichheit», 1887) Отто фон Лейкснера, «Рай на земле (1901–1912)» («Der Himmel auf Erden in den Jahren 1901 bis 1912», 1892) Эмиля Грегоровиуса, «Будущее человечество (3000‐й год)» («L’Anno 3000. Un sogno», 1897) Паоло Мантегацца и «Современная утопия» («A Modern Utopia», 1905) Г. Дж. Уэллса, «Рай земной» представляет собой одну из наиболее радикальных евгенических утопий о будущем, написанных на рубеже XIX–XX столетий
В одном из своих эссе Н. К. Михайловский касается некоторых особенностей прозы М. Е. Салтыкова-Щедрина. Основным отличием стиля Щедрина от манеры Ф. М. Достоевского является, по мнению критика, фабульная редукция и «дедраматизация».В произведениях Достоевского самоубийства, убийства и другие преступления, занимающие центральное место в нарративе, подробно описываются и снабжаются «целым арсеналом кричащих эффектов», а у Щедрина те же самые события теряют присущий им драматизм.В более поздних исследованиях, посвященных творчеству Щедрина, также часто подчеркивается характерная для его произведений фабульная редукция.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.