Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [127]
Те, среди которых мы жили, дошли до последней степени испорченности и вырождения, с такими людьми счастье устроить было невозможно, надо было совершенно заново переродить их и физически, и духовно. ‹…› вот что нужно для того, чтобы осуществить вечное счастье на земле: нужно, чтобы люди стали подобны детям, ибо только дети могут быть счастливы. ‹…› И вот мы принялись за работу. С большой тщательностью выбрали мы такие элементы, которые могли дать желаемые результаты, т. е. людей, наиболее приближавшихся к детскому типу и по физической организации, и, главное, по душевным качествам и строгим подбором из поколения в поколение усиливали и развивали требуемые качества. И теперь мы можем с радостью сознаться, что наши труды увенчались полным успехом. Результаты превзошли даже все наши ожидания[1363].
Будущее общество Мережковского состоит из трех каст: «покровителей» (к этой группе принадлежит Эзрар), которые строго регулируют искусственный отбор для продолжения человеческого рода; «друзей» – инфантильного человечества, «облагороженного» «покровителями»; и «рабов» – низшей расы, выведенной специально для работы, тупоумных тружеников, чья задача – обеспечивать новых людей пищей, одеждой и т. д.[1364] Три этих «вида», никогда не смешивающихся между собой, соответствуют трем элементам: «мысль, счастье и труд», – строгое разделение которых препятствует погружению «рая земного» в состояние «хаоса»[1365]. Защищенные, обеспеченные всем необходимым, избавленные от любого труда люди-дети посвящают свои беззаботные дни совместным играм на природе, танцам, музыке и свободной любви. Они сохраняют детский облик и нрав до тридцатипятилетнего возраста, по достижении которого начинают быстро стареть. Тогда их забирают из общины, отвозят в отдаленное место и безболезненно усыпляют при помощи наркотика «нирвана», чтобы уберечь от старческих болезней и немощей[1366].
«Друзья» живут небольшими общинами «из сотни или более» человек, руководимыми двумя-тремя «покровителями»[1367]. Все общины располагаются «под тропиками», остальные же части планеты «пусты и необитаемы»[1368]. «Рабы» проживают в отдельных поселениях неподалеку от общин. Новые люди не ведают государственного порядка, у них «нет ни правительства, ни власти, ни законов». Эзрар говорит: «Все человечество разбито на мелкие ячейки, на такие совершенно общины, как наша, живущие вполне независимо друг от друга и совершенно подобно тому, как и мы. Единственным связующим элементом являются областные съезды покровителей, повторяющиеся раз в течение нескольких лет»[1369]. Кроме того, каждые двести лет собирается всеобщий съезд всех «покровителей», на котором принимаются решения, обязательные к исполнению во всех общинах на протяжении следующих двух столетий.
Основной принцип жизни нового человечества – «упрощение жизни»[1370]. Принцип этот приходит на смену жажде прогресса, некогда приведшей людей к полному вырождению: «Человечество может оставаться вечно счастливым только тогда, когда оно откажется от прогресса и навеки сохранит свое новое устройство неизменным. ‹…› Не поклоняйтесь прогрессу: в нем яд, который вас погубит»,[1371] – гласит одна из заповедей «рая земного». Поэтому решено было отказаться от большинства технических и культурных достижений XIX века. Все население планеты обслуживают лишь восемь фабрик, производящих самое необходимое; сельское хозяйство направлено исключительно на удовлетворение насущных потребностей: ни торговли, ни частной собственности больше не существует[1372]. Помимо простоты в одежде, пище, быту и занятиях, жизнь «друзей» характеризуется намеренно низким образовательным уровнем. Они не умеют ни читать, ни писать, а необходимые познания о природе и истории черпают из бесед с «покровителями». Жажда знаний считается нездоровым атавизмом: страдающих этой формой «гипертрофии духа» удаляют из общины, стерилизуют и ссылают на остров Пасхи – в своего рода «колонию-поселение» науки, где есть библиотеки и школы[1373].
«Утопия» Мережковского, задачу которой сам он видит в «установлении патернализма» как единственно верной альтернативы индивидуализму и социализму[1374], представляет собой проект своеобразного «педофилического рая», проникнутый вульгарным эротизмом. «Рай земной» – это литературное изображение мира как сплошного публичного дома для педофилов, недвусмысленно отражающее извращенные сексуальные наклонности автора[1375]. Вот лишь небольшая выдержка:
И я опять обвел глазами толпу этих красивых созданий, стоявших вокруг нас и со вниманием следивших за нашим спором, и действительно, ничто не могло так мягко, так успокоительно подействовать на мои взволнованные чувства, как это чудное зрелище. Некоторые из них подходили ко мне, брали меня за руку, гладили ее, как бы желая меня этим успокоить: одна прелестная молодая девушка с большими наивными, как у детей, черными глазами и крошечным пунцовым ротиком подошла ко мне и, положивши мне руки на плечи, наклонилась к самому моему лицу, взглянула на меня с улыбкой и – поцеловала прямо в губы! И как все это делалось просто, мило, с совершенно детской доверчивостью, без того стеснения, той холодной сдержанности, которые ставили такие тяжелые преграды в отношениях между нашими людьми
В одном из своих эссе Н. К. Михайловский касается некоторых особенностей прозы М. Е. Салтыкова-Щедрина. Основным отличием стиля Щедрина от манеры Ф. М. Достоевского является, по мнению критика, фабульная редукция и «дедраматизация».В произведениях Достоевского самоубийства, убийства и другие преступления, занимающие центральное место в нарративе, подробно описываются и снабжаются «целым арсеналом кричащих эффектов», а у Щедрина те же самые события теряют присущий им драматизм.В более поздних исследованиях, посвященных творчеству Щедрина, также часто подчеркивается характерная для его произведений фабульная редукция.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.