Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [124]

Едва ли можно сомневаться, что больший рост и сила мужчины сравнительно с женщиной, вместе с его более широкими плечами и более развитыми мышцами, резкими очертаниями тела, большей храбростью и воинственностью, обязаны своим происхождением главным образом унаследованию их от самцов его получеловеческих предков. Особенности эти должны были сохраниться или даже развиться в течение долгих веков, когда человек оставался еще в диком состоянии, вследствие того, что самые смелые и сильные мужчины имели постоянно наибольший успех в общей борьбе за жизнь и в их соперничестве из‐за женщин. Успех этот давал им возможность оставить более многочисленное потомство, чем их менее благоприятствуемым собратьям[1318].

В художественном мире «Дуэли» «закон боя» предстает темной, таинственной силой, вновь и вновь «измеряющей» соотношение сил между «сильнейшими» и «слабейшими»; неизбежной закономерностью, которая, составляя неотъемлемую часть изображаемого мира, вместе с тем оторвана от своей эволюционной функции. Ведь фон Корен и Лаевский дерутся не за «обладание самкой», а скорее по той причине, что должны бороться в условиях этого дарвинизированного мира. Их поединок, на первый взгляд ничем не мотивированный, даже «неуместный» с повествовательной точки зрения, воплощает эту пугающую дарвинистскую силу и обнаруживает интертекстуальную связь не только и не столько с романтической литературой о дуэлях, сколько с «Происхождением человека». В трактате Дарвина дуэль дважды выступает примером действия человеческого нравственного чувства и совести. Когда человек поступает наперекор социальным инстинктам или добродетелям, потакая низменным побуждениям, его одолевают «сожаление» (regret), «стыд» (shame), «раскаяние» (repentance) или «укоры совести» (remorse)[1319]. Причина заключается в том, что в таких случаях человек воспринимает свое поведение как «нарушение» устойчивых общественных инстинктов и, будучи «социальным животным», соотносит содеянное с отрицательной оценкой, которую дают его поступку другие люди. Пример с дуэлью позволяет Дарвину подчеркнуть всю важность общественного мнения:

Если даже какой-нибудь поступок не идет вразрез с каким-либо определенным инстинктом, то достаточно одного сознания, что наши друзья и люди одного круга презирают нас за этот поступок, чтобы испытать весьма сильные страдания. Кто станет отрицать, что отказ от дуэли из‐за трусости причинил многим людям сильнейшие мучения стыда? ‹…› Повелительное слово должен выражает, по-видимому, только сознание того, что существует известное правило для поведения, все равно каково бы ни было его происхождение. В прежние времена настоятельно говорилось, что оскорбленный джентльмен должен выйти на поединок[1320].

Именно это не объяснимое логически, действующее подобно рефлексу слово «должен» (ought) как будто и «цитирует» фон Корен, говоря дьякону накануне дуэли: «Мы с вами будем говорить, ‹…› что дуэль уже отжила свой век ‹…› а все-таки мы не остановимся, поедем и будем драться. Есть, значит, сила, которая сильнее наших рассуждений»[1321]. В сцене дуэли, когда после сделанного Лаевским неловкого выстрела в воздух наступает черед фон Корена, рассказчик прибегает к приему внешней фокализации, которая – единственный раз за всю повесть – позволяет увидеть происходящее вне связи с персональной повествовательной ситуацией. В результате «таинственное», «непонятное» и «страшное» начало предстает «аукториальной истиной», т. е. силой, имманентно присущей художественному миру:

Дуло пистолета, направленное прямо в лицо, выражение ненависти и презрения в позе и во всей фигуре фон Корена, и это убийство, которое сейчас совершит порядочный человек среди бела дня в присутствии порядочных людей, и эта тишина, и неизвестная сила, заставляющая Лаевского стоять, а не бежать, – как все это таинственно, и непонятно, и страшно![1322]

В кульминационный момент действия, во время дуэли, эта «страшная» дарвинистская сила тоже достигает высшей точки, все больше захватывая художественный мир повести. Дарвиновский theatrum naturae из «Происхождения человека» с его двойственной, подчас противоречивой аргументацией, с постоянным смешением разных фаз эволюции, с частичной логической непоследовательностью позволяет представить историю происхождения человека, с трудом поддающуюся воображению и пересказу, как процесс развертывания силы, в конечном счете «непостижимой» и приводимой в движение «законом боя». Несмотря на дифференцированность аргументации, дарвиновский мир тяготеет к элементарному нарративу о непрекращающейся соревновательной борьбе[1323].

Топливом этого двигателя выступает «слепая», инстинктивная ненависть между фон Кореном и Лаевским, неоднократно подчеркнутая рассказчиком. Во время пикника Лаевский ощущает бьющую ему «в грудь и в лицо ‹…› ненависть фон Корена; эта ненависть порядочного, умного человека, в которой таилась, вероятно, основательная причина, унижала его, ослабляла ‹…›»[1324]. Свой вызов на дуэль, брошенный в приступе ярости и не адресованный никому определенному, однако сразу же принятый фон Кореном, Лаевский комментирует так: «Вызов? – проговорил тихо Лаевский, подходя к зоологу и глядя с ненавистью на его смуглый лоб и курчавые волосы. – Вызов? Извольте!! ненавижу вас! Ненавижу! ‹…› – Ненавижу! – говорил Лаевский тихо, тяжело дыша. – Давно ненавижу! Дуэль! Да!»