Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [106]
В животном мире мы убедились, что огромнейшее большинство видов живет сообществами и что в общительности они находят лучшее оружие для борьбы за существование, – понимая, конечно, этот термин в его широком, Дарвиновском смысле: не как борьбу за прямые средства к существованию, но как борьбу против всех естественных условий, неблагоприятных для вида. Виды животных, у которых борьба между особями доведена до самых узких пределов, а практика взаимной помощи достигла наивысшего развития, оказываются неизменно наиболее многочисленными, наиболее процветающими и наиболее приспособленными к дальнейшему прогрессу[1133].
С точки зрения Кропоткина, теория взаимной помощи вносит коррективы в ложную интерпретацию дарвинизма, трактуя борьбу за существование – как и сам Дарвин, которого цитирует Кропоткин, – «в ее широком и переносном (метафорическом) смысле» (large and metaphorical sense[1134]), а не в буквальном. Однако в действительности речь идет об актуализации и радикализации определенного семантического аспекта дарвиновской метафоры, подчеркивающего взаимную зависимость организмов и их кооперацию. Налицо явное распространение дарвиновского метафорического дискурса, так как понятие «взаимная помощь» представляет собой не что иное, как новую метафору, устанавливающую отношения сходства между социальной и биологической сферами и демонстрирующую неоднозначность, напоминающую о полисемии дарвиновской метафоры: взаимная помощь одновременно означает «взаимную защиту» и «общительность» со всеми присущими им коннотациями[1135]. Подобно Дарвину, такой риторической многозначностью Кропоткин компенсирует недостаточную логическую и эмпирическую строгость своей теории, в конечном счете несовместимой с механизмом естественного отбора, поскольку концепция взаимной помощи, в отличие от идеи внутривидовой конкуренции, бессильна объяснить эволюцию телесных признаков организмов[1136].
Предпринятый нами краткий обзор концепции борьбы за существование с точки зрения истории и риторики науки показал, какие разные семантические слои демонстрирует эта метафора у самого Дарвина и в контексте ее восприятия в России. Проникновение дарвинизма в дискурс о вырождении открывает новые возможности интерпретации этого эволюционистского понятия. В психиатрии, сохраняющей первостепенный научный авторитет в вопросах вырождения, концепция борьбы за существование обнаруживает два разных смысла, не поддающихся четкому разграничению и поразному соотносящихся с эволюционной теорией Дарвина.
В рамках первого семантического поля – его можно назвать дарвинистским лишь в самом широком смысле – борьба за существование предстает негативным воплощением современной цивилизации, которое символизирует усиление конкуренции во всех социальных сферах, ведущее к пагубному перевозбуждению и истощению нервной системы и в конце концов к вырождению. Немецкий психиатр и сторонник теории вырождения Р. фон Крафт-Эбинг отмечает такое положение дел в своем научно-популярном сочинении «О здоровых и больных нервах» («Über gesunde und kranke Nerven», 1898), прибегнув к своей обычной риторике культурного пессимизма:
Расовая и сословная вражда, бедствия, лишения и тщеславная погоня за наживой, истощающая лучшие душевные и физические силы ‹…› разорят и погубят огромную часть населения. Борьба за существование – вот смысл современной жизни. Причины этой борьбы кроются в ненормальной жизни, не соответствующей законам природы[1137].
В его же «Учебнике психиатрии» («Lehrbuch der Psychiatrie», 1897) связи между «цивилизацией» и борьбой за существование как источнику вырождения тоже отводится прочное место в ряду «причин, располагающих к помешательству»:
Создавая более утонченные, сложные жизненные условия и потребности, развивающаяся цивилизация обостряет борьбу за существование. В ходе этой борьбы организация мозга становится более изощренной, что делает его более изобретательным, но вместе с тем и более уязвимым. В то же время мозг подвергается действию раздражителей, слишком легко вызывающих перевозбуждение и, следовательно, переутомление, болезнь, вырождение[1138].
Можно привести множество примеров обращения российских психиатров к этой семантической грани понятия «борьба за существование». Так, П. И. Ковалевский в своем научно-популярном памфлете «Вырождение и возрождение» (1899) подчеркивает, что в «наш век», который «по справедливости считается „нервным веком“», «борьба за существование достигла крайнего напряжения» и «нервная система у всех работает до переутомления»[1139], приводя к началу и распространению вырождения. С. С. Корсаков в своем «Курсе психиатрии» (1893) указывает, подобно Крафт-Эбингу, на неспособность «слабого мозга» вести современную борьбу за существование, разворачивающуюся в сфере «интеллектуальной работы» и заметно способствующую возникновению многочисленных «болезней головного мозга»
В одном из своих эссе Н. К. Михайловский касается некоторых особенностей прозы М. Е. Салтыкова-Щедрина. Основным отличием стиля Щедрина от манеры Ф. М. Достоевского является, по мнению критика, фабульная редукция и «дедраматизация».В произведениях Достоевского самоубийства, убийства и другие преступления, занимающие центральное место в нарративе, подробно описываются и снабжаются «целым арсеналом кричащих эффектов», а у Щедрина те же самые события теряют присущий им драматизм.В более поздних исследованиях, посвященных творчеству Щедрина, также часто подчеркивается характерная для его произведений фабульная редукция.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.