Выигрыш - [17]

– Всего одна марка! – лицо знакомой озарилось. Ханс узнал в нем былые детские черты. И совсем уж радостно она сказала, что любит теперь пропустить глоточек чего-нибудь веселенького под кофе. А Ханс? Она подхватила его под локоть.

Ханса юзом вывезло на почти забытый старт. Он не был голоден, но не смог отказаться в силу привычки никогда не отказываться от приглашений. Он въехал в ее дом, как старый троянский конь, и обронил свое войско чуть не на пороге, – так крепко толстуха вдруг стиснула его. Вывалился весь арсенал: смазанные лестью словечки, желейные касания, медовые поцелуи, сладкие слюнявости. Он покатился в этом масле, будто по склону засасывающей воронки, вместе с Брунхильдой, вцепившейся в него. Как борец, она ухала и пускала ветры.

– Это потому, что у меня нет денег, – думал он, видя по телевизору стройную, молодую жену известного политика Йошки Фишера: четвертую или пятую. И Шредерша тоже… Молодая, не толстая. Третья или четвертая. Много денег – и женщины другие.

Он долго готовился к сдаче экзамена на права. Не единожды выходил из себя, не в силах запомнить правила, бросал на пол пособие, топал ногами.

Нелегко давались и курсы практического вождения. У инструктора, сидящего рядом, тоже сдавали нервы. Он перехватывал у Ханса руль – обычно это случалось на перекрестках – и отвешивал одно шайзе за другим. Ханс лгал, что немного недослышит. Инструктор злобно-вежливо отвечал, что учит не музыке.

Наконец, после долгих страданий, пересдач экзаменов и оплаты чудовищного счета за вождение, Ханс сел за руль Фольксвагена и заменил на этом месте шофера, которого нанимала Рози. Он поездил, привыкая водить, по городкам, небрежно салютуя знакомым.

Иногда встречались Старые, трусившие на велосипедах с корзинками. Ханс, в новой машине не помнящий зла, и им делал приветственную отмашку. Ехал рядом, приглашал в Свой. Цветочный. Магазин. Ни одна не упала, увидев его, разбогатевшего, владельца лавки, в автомобиле. Дороги очень ровные. Водители – скупердяи. Вильнет велосипед, так и движение встанет. Пожалуйста, проезжайте, уважаемая фрау. Мы лучше подождем. Пожалуйста, фрау. Чем платить за ваше лечение. Пожалуйста.

Теперь Ханс сам покупал цветы на продажу. Огромный оптовый рынок работал с четырех часов утра. Ханс с вечера загружал в Фольксваген ящики и ведра, а в час ночи выезжал в Хамбург. Он уезжал, словно проваливался на другую сторону земного шара к диким, отвязанным племенам, у которых все можно и которые делают все, что хотят. Чувствовал, что тоже способен на все. Он был один, и кругом были деньги: в портмоне – на банковской карте и в нагрудном кармане – наличные.

Пунктирная линия придорожных столбиков, загорающаяся в свете фар, извивалась, будто фосфоресцирующая бацилла, и звала в темноту, к наслаждениям. Ханс пересекал бывшую границу с ФРГ, гнал по автобану среди других машин, весь в капитализме и в деньгах. Дух захватывало от возможностей и свободы. Но он помнил об отключении электричества и о Рози.

Он худо-бедно отчитывался перед Рози, но нашел-таки лазейку кое-что утаивать. Это кое-что застопорило его Фольксваген рядом с придорожным борделем, пронзающим ночь свечением красного сердца, похожего на освежеванную задницу.

Он попал наконец на вечный праздник молодости. Невидимая стена рухнула, он шагнул в веселое обиталище девичьего труда и стал равен всем мужчинам мира, которые имеют деньги. В борделях он проникся уважением к себе. Он мог платить! Порядочные женщины не могли дать этого ощущения.

Из любопытства пару раз съездил на Рипербан. Юркий и экономный, прошмыгивал мимо вертепа дорогих баров и бильярдов в длинный коридор, будто выезжал на автобан. Несся мимо дверей, ища открытую. Чувствовал себя на подъеме, на ходу ощущая, что твердеет, как шпагель. Забежал как-то в розовый сумрак к черной испанке.

Гориллоподобная испанка из капиталистического Хамбурга стала для него пиком контраста со всей обыкновенностью: с восточно-немецкой деревней, со всеми Старыми, с белокурой Рози, с мелкими животными – кроликами. Но и на пике, очень недешевом для него, он не нашел той особой разницы, которую желал почувствовать. Чего он хотел еще? Треска кастаньет? Возможно, Ханс репетировал с частью тех самых ста тысяч или миллиона, чтоб понять: какая она, богатая жизнь? Но за деньги, потраченные на одну девушку с Рипербан, можно было купить время двух, а то и трех, и скоро он вернулся туда, где недорого, к простым красным сердцам, ждущим у дорог. Во всех платных домиках он обрел гармонию с собой и освобождение от поцелуев и возни с бугорками. Девушки тоже получали свой глоток свободы: клиент не нуждался в ритуале стимуляции. Ханс всегда был готов, девушки тоже. Он отдавал деньги им в руки, как зарплату. Без всяких выкрутасов с трусиками-чулочками. Девушки работали, а он мог оплатить их работу. Он даже дарил им иногда небольшие букетики.

Ханс возвращался утром, в благоухании цветов и облегченный. Сгружал ящики с рассадой, горшки с орхидеями, ведра с лилиями, тюльпанами, розами, хризантемами, заносил в лавку. Отдавал счета и чеки свежей, энергичной Рози. Имел вид измученного человека, проработавшего ночь, и уезжал домой отдохнуть. Дома он проводил четверть часа в ванной. Клал в овальную канавку на краю умывальника один член своего тела, оставляя без внимания все другие. Он пользовался латексными достижениями века и все же – сырость, сырость, плодящая всяких тварей липкая сырость, – эй, далеко заплыл, парень, не захлебнись, – Ханс полоскал и промывал пловца. Хотя этого больше заслуживали руки, ноги, уши и особенно шея, в складках которой лежали потные нитки земляной пыли.