Выигрыш - [19]

Лавка под руководством Ханса протянула недолго. Ночью он ездил в Хамбург и на цветочный рынок. Днем торговал. Лавку закрывал раньше, с прибылью в кармане ехал покупать что хочет. Плотно ужинал в кафе. В девичьих общежитиях у дорог задерживался дольше, девушек много, а часами он теперь не дорожил. Бухгалтер, составлявший отчетность вместо Рози, вскоре огорошил Ханса, что считать нечего: лавка работает в убыток. Настал день, когда Ханс запер двери, опустил жалюзи и стал брать деньги с их общего с Рози счета. Ездить в Хамбург стало незачем.

Совсем недалеко, в городке, где Ханс когда-то учился, открылся публичный дом – пуф. И хозяйка его – та тонконогая Зильке, которая, любясь с солдатами и богатыми советскими офицерами, носила в молодости прозвища дурочки и русской подстилки. И Ханс тоже обзывал ее, эх, юность, голова глупая… Давно ли Ханс-школьник проезжал мимо этого дома на велике… Учил на ходу стишок об интернациональной дружбе детей и о социализме. Тогда по фасаду дома тянулся политический плакат. Пожилой русский Брат жал руку пожилому немецкому. Там проводились партсобрания.

Теперь плаката с братьями нет. На его месте моргают буквы “Ночной клуб”. По карнизу дома лепится гирлянда скромно подмигивающих фонариков. Умница Зильке! Все чинно, по-семейному. Не так, как на дороге. Можно кофе попить, а потом все остальное. Все как дома. Все прилично. Вот и на парковке сейчас машин больше, чем тогда коммунистов на собрании. Вот вам и дурочка! Деньги гребет лопатой!

Ханс оставлял Фольксваген на другой стоянке, шел к пуфу, будто прогуливался. Мимо него пролетали авто. Из открытых окон бухали песни с русским матом. Веселые, не страшные слова, как у сержанта Бурьякофф. Немцы – переселенцы из России – катаются. Приехали неимущими, и уже у всех машины. Хоть они покупают подержанные, но все равно. Откуда деньги? Он выжидал момент, чтоб не встретиться в лоб с кем-нибудь знакомым, и открывал дверь. Потом Ханс внимательнее почитал объявления на той веселой газетной страничке и понял, что зря заботится об инкогнито, отираясь возле пуфа. Молодежь может приезжать сама, ночью, это ненамного дороже.

Счет в банке стоял в минусе, когда Рози вернулась из больницы. Она все уже знала. Ничто невозможно утаить в этой местности, где дорфы стоят через пять километров друг от друга. В девять вечера жители спят, а в шесть утра окучивают кусты гортензий. Но в полночь они мучаются тяжелым пищеварением и философскими мыслями. Кто-то сидит на туалетном троне и, как извещение об аннексии, мрачно изучает узор тиснения на оторванном от рулона клочке бумаги. Кто-то спускается в подвал, проверяет, не текут ли трубы. Не текут? Тогда поиски неприятностей приводят к счетчику энергии, где ползут цифры и уносят цент за центом. Зримое убывание денег придает ночному мироощущению вид фатальной беды, которая пробивает наконец каменную немоту перистальтики. Хозяин дома спешит в туалет и через четверть часа счастлив. Все ненадолго включают телевизоры – проверенное снотворное, сидят в голубой темноте, и свет фар проезжающего авто подкидывает их из кресел к окнам. Ханс замечал, как шевелилась ночами гардинка на окне туалета Урсулы.

Рози тоже не захотела зря расстраиваться и копаться в прошлом. Зачем выяснять, отчего не работает лавка? Почему минус на счете? Где деньги? Для чего приезжали проституирте? Она не задавала и риторических вопросов: о совести, например. Зачем спрашивать о том, что не может быть наглядно предъявлено? Ее бледные губы шептали название причины, из-за которой вышел развал торговли и семейного партнерства.

– Идиот! Преступник! Сволочь! Подлец! Гаденыш высотой в три сыра!

Так она говорила – тихим, страшным голосом, пока не покончила все дела с лавкой. Забрала свою мебель и уехала. Она взяла и ковер, пять на шесть. Этот ковер не застрял в памяти Ханса обидой. Он был куплен на деньги Рози, и вообще Ханс ждал чего-то ужасного.

Он снова зажил так, будто ушла Старая. Он скучал. Он прожил вместе с Рози не месяц, а годы. Он скучал о профессионально вкусно приготовленных завтраках, ужинах и просто – о сытости. Задним числом соглашался, что Рози все-таки очень умна. Дорогой капитальный ремонт дома так и не был сделан. Хотя Ханс прельщал Рози и пластиковыми окнами, и натяжными потолками, всем новым уютом, в котором так тепло доживать в полной гармонии двум любящим, добрым сердцам. Но, видимо, Рози были нужны капитальные гарантии вложения денег, а где Ханс мог взять их, эти гарантии?

Если б Рози захотела, он стал бы ее мужем. Но они никогда и не думали об официальной женитьбе. Обоим было ясно, что Рози потеряет тогда свою вдовью пенсию. Кому нужен такой глупый, непрактичный брак?! Доверие и честность – вот главные гарантии, Ханс знал – так живут очень многие. А разве он не доверял Рози? Разве не считал ее честной?

Пенсия жгла карман так же, как зарплата. Он жил одним днем, днем получения денег, и первого числа каждого месяца, в семь утра, уже стоял у банкомата шпаркассы, весь внутренне нарядный и праздничный. Радовал себя мелкими покупками, наедался в закусочных. Все остальные дни месяца слипались в один полуголодный день. Он разбирал счета за энергию, за воду и газ, решая, за что долг пока невелик и можно не платить. И платил за участие в играх. Ходил по опустевшему дому, поддергивал ремешки жалюзи на окнах. Убито засыпал у телевизора, прослушав сообщения о выигрышах в Lotto и сверив свои номера. Подолгу застревал у кроликов, щупая и выбирая кандидата. Вечерами, после недолгих борений с собой (дорого! дорого!), звонил в сексуальную службу поддержки здоровья. И снова боролся с собой под всхлипы телефона, доводя организм до состояния, похожего на небольшой выигрыш. Иногда косил газон по фасаду дома, чтоб увидеть кого-нибудь и высказать новую для общественного мнения версию отъезда Рози.