Выбор оружия - [80]

Но пленного, видно, это не очень интересовало. Взгляд его был прикован к полоске света — сквозь щель двери падал луч солнца, неестественно яркий в сумрачной каморке; точно светящаяся букашка, он медленно поползет вверх по стене и по мере того, как будет убывать день, начнет всасывать все трещинки и неровности впереди себя на стене, чтобы оставить их позади. Вот он уже двигается и обнюхивает какие-то царапины на штукатурке.

— Вам оттуда не видно, что здесь написано, — сказал Фрир. — Это имя и дата. Его, наверное, уже нет на свете. Но каждый день в это время корявые буквы вновь оживают. Нет, Томасу все это определенно не нравилось. — Мы с вами и добиваемся, чтобы такое не повторялось. Верно? Но Фрир продолжал размышлять вслух, и голос его звучал по-прежнему глухо. — С тех пор как меня схватили, я все твержу себе: нельзя допустить, чтобы со мной обращались иначе, чем с моими друзьями. Но со мной обращаются совсем по-другому; более того, мне предоставили выбор, такой возможности не было у него, — кивок в сторону нацарапанного имени, теперь на свету выступила еще одна буква.

— Но судьба каждого неповторима, — вставил Томас. — И каждый должен быть готов сделать выбор, который тоже неповторим.

Не встретив отклика на свою сентенцию, Томас решил, что надо выбить Фрира из этого настроения, которое ставит под удар весь план.

— Я полагаю, вам известно, что арестовали Сена.

— Кто такой Сен?

— Держится хорошо, только чуть-чуть переигрывая.

— Теперь ниточка потянется, возьмут других, потом еще и еще. Так оно и пойдет, все новые и новые жертвы. — Томас сосредоточенно покачал головой. — Вы должны радоваться, что у вас есть такая неповторимая возможность пресечь все это. Я считаю, что и мне удивительно повезло. Только подумайте! Вы и я — люди, одинаково не одобряющие методы своих единомышленников, — единственные, кто мог бы заключить эту своего рода сделку! Шансы на то, что мы встретимся, были ничтожны; и тем не менее… — он развел руками, как бы признавая, — свершилось чудо.

Но Фрир весь сжался при имени Сена и сидел с каменным лицом, уйдя в себя.

Томас снова оглядел камеру — четыре крепкие стены и дверь. В одном углу вонючая, помятая жестянка из-под керосина вместо параши; она да грязная мешковина, вот и вся меблировка. Точно такой была одиночная камера, куда его засадили после неудачной попытки к бегству. Отчаянье охватило его: шли годы, яростно боролись между собой самые разные доктрины, но в конечном счете все опять сводится к одному и тому же, и люди по-прежнему истязают себе подобных, даже не пытаясь хоть на йоту изменить средства, которые применяют.

От жары и вони Томаса начало мутить. Он встал и на мгновение задержался, чтобы превозмочь тошноту.

— Это ненадолго, — повторил он Фриру. — Вопрос нескольких часов, и мы получим приказ. — Но в голосе уже не было прежней уверенности.

Пригнувшись, он вышел из камеры, полисмен захлопнул дверь; из-за решетки пахнуло спертым воздухом. Он заглянул сквозь прутья — пленный скорчился в глубине камеры, положив голову на руки.

Томас ехал обратно в зону подавленный и никак не мог понять, откуда взялось это ощущение катастрофы. Пока все, казалось, шло нормально. Пленный явно намерен выполнить обещание, хотя и начинает сожалеть, что дал его. Он просто унесся мыслями куда-то вдаль, и мир с договорами, решениями и даже собственная судьба на время перестали его интересовать.

Но если охватившее Томаса беспокойство не было предчувствием неудачи, то, очевидно, его тревожили воспоминания о собственной тюрьме. Камера, в которую заперли его самого, и зарешеченный клочок света, обходивший ее в течение дня, — вниз по стене, поперёк пола, вверх по другой стене, — чтобы исчезнуть у крошечного оконца. Он вспомнил, как отмечал на сводах регулярно повторяющиеся события дня: смену караула, миску жиденького супа; получились отличные часы, но время тогда потеряло для него смысл. Или, во всяком случае, растянулось до бесконечности. В его воображении все эти солнечные полоски сливались в один мощный пучок света, в нем тонули месяцы и годы; он служил обозначением места камеры во вселенной — точно его крошечный, запертый мозг при помощи единственного глаза воссоздавал весь широкий внешний мир.

И эти две камеры — та, откуда он только что вышел, и другая, где сам сидел много лет назад, — как-то перепутались в его сознании, будто стало все равно, кто арестован, а кто — нет: ведь пока существуют тюрьмы, все люди на земле в какой-то мере лишены свободы. Не случайно так живо вспомнилось ему собственное заключение, видно, не пошел ему впрок этот опыт и теперь приходная вчуже еще раз все переживать заново.

И все же, хотя он сумел поставить себя на место пленного, что помогало читать мысли другого и влиять на его решение, такое отождествление может оказаться опасным, если он и впредь будет жить жизнью Фрира, Что-то подсказывало ему, что Фрир еще не исчерпал полной меры своих страданий, и его тревожила близость, которая возникала между ними за время допроса. Надо поскорее избавиться от сочувствия — оно уже сослужило свою службу, — а то как бы не пришлось разделить и те муки, которые ждут Фрира впереди.