Выбор оружия - [82]

— А знаете, — сказал он, прищурив глаз, — вы так долго подкупали и запугивали туземцев, что совсем разучились обращаться с людьми по-человечески.

Он и сам испугался, не хватил ли через край, и с нетерпением ждал, что скажет Лоринг.

На мгновение лицо Лоринга перекосилось от бешенства; но потом, словно не принимая выпада Томаса всерьез, он запрокинул голову и разразился пронзительным смехом.

— А вы не умеете обращаться с туземцами. Это ваша беда. Потому и в лагере у вас такой кавардак. Но это еще не все. Вы и с женщинами не умеете обращаться. Одно, очевидно, вытекает из другого.

У Томаса перехватило дыхание.

— Что вы имеете в виду?

— Довести эту Марго, как вы сделали, а потом — в кусты. Я случайно наткнулся на нее вчера вечером, и за рюмкой вина она мне все выболтала. Но ничего, — он осклабился, — я уж постарался ей помочь.

Томас знал, что последует дальше, и у него перехватило дыхание. Знал, так как в эту секунду готов был отдать все на свете, лишь бы не слышать того, что сейчас скажет Лоринг; хоть бы его горькое предчувствие не оправдалось, но, увы, даже то, как отчаянно он цеплялся за эту надежду, только убеждало его, что он не ошибся. И в короткий миг перед тем, как Лоринг подтвердил его страшные опасения, Томас вдруг понял, что девушка, о которой он и не вспоминал, для него дороже всего на свете. В один короткий миг перед ним раскрылась вся его трагедия: он даже не понимал, чем была для него Марго, как позорно он вел себя с ней, а этот подлец Лоринг сумел воспользоваться роковым недоразумением.

Однако даже отвлеченный взгляд на вещи не утишил острой боли, которую он испытывай, выслушивая рассказ Лоринга. Ее имя словно ножом полоснуло Томаса, сердце забилось медленно, мучительно; дрожащими руками он шарил по карманам в поисках сигареты, а когда Лоринг кончил, к горлу подступила тяжелая, обессиливающая дурнота.

Он сделал вид, что поглощён зажигалкой, и ему, видно, удалось скрыть свои чувства лучше, чем он думал, иначе Лоринг не рискнул бы нанести последний удар:

— А знаете, ведь она оказалась девушкой.

Какая ирония судьбы! Только что Томас без особого успеха пытался изобразить гнев, чтобы поставить Лоринга на место. А сейчас, когда он действительно с наслаждением убил бы этого человека, когда ярость клокотала в нем с такой силой, что он готов был лопнуть, он не имел права давать выход своему гневу.

— А мне-то какое дело! — наконец выдавил он из себя и сам понял, что слова его прозвучали, как стон.

Лоринг ушел, а он все сидел, раздавленный, бессмысленно глядя в одну точку. Он продолжал пить, но вино не действовало, ничто не заглушало боль в сердце. Мог ли он не знать, что это непременно произойдет, мог ли не предвидеть, каким это будет потрясением? Он хотел было тотчас же идти к Марго, но отказался от этой мысли. Все равно перед глазами она будет вместе с Лорингом. Ему не удержаться: он бросится, повалит ее и надругается, как тот, другой. Да разве мало он оскорбил ее? И, оскорбив, разве не причинил боль самому себе? Она была только девочка, и, вместо того чтобы взять ее под свою защиту, он, эгоист, толкнул ее на это! Она его любила, а он просто-напросто швырнул ее Лорингу. А мог бы открыть перед ней мир любви заботливо и нежно — он знал, что сумел бы, — но он предоставил это человеку, который взял ее потому, что нечем было заполнить вечер. Боже мой, есть ли в мире что-нибудь более определенное и безвозвратное, чем грань между девственностью и познанием; и он бездумно навсегда отбросил счастье вместе с Марго перейти эту грань на гребне романтической страсти.

Он тряхнул головой. Надо отбросить горькие мысли. Голова должна быть ясной. Надо довести до конца затею с пленным.

Он встал; нет, даже вино не затуманило грязные картины в его мозгу и не дало облегчения ноющему сердцу, оно только мешало держаться на ногах. Шатаясь, он добрел до дому, но уснуть не мог. Сон бежал от него. В голове кружились всё те же мысли. Он хотел утешиться сознанием, что намерения у него были самые лучшие, что он действовал из высоких моральных побуждений; но все кончалось одним и тем же: беспомощный, несчастный, он видел перед собой механические движения их обнаженных тел.

На следующее утро приказа все еще не было. Непонятно, почему они так тянут: ведь он действовал точно по инструкции, и все последующее было делом простой формальности. Задержка грозила тем, что Фрир, оставаясь в тюрьме, мог усомниться в принятом решении; эта мысль и мучившие его мерзкие картины настолько издергали Томаса, что он курил одну сигарету за другой и не мог и минуты усидеть за столом.

Наконец он бросил тщетные попытки забыться в работе и пошел в полицейский участок. И снова ирония судьбы. Он начал ухаживать за Марго, чтобы отвлечься от бесконечных разговоров с пленным. А теперь чувствовал, что только новая схватка с пленным может вытеснить Марго из его головы.

Шэфера не было, но констебль, тот же, что и в первый день, отпер для него дверь камеры.

Фрир лежал на боку, подсунув под голову грязные мешки. Когда Томас вошел, он открыл глаза, но не двинулся с места.

— Я надеялся, что сегодня вас уже здесь не будет, — сказал Томас. — Не понимаю, почему еще ничего нет. Какая-то дурацкая волокита. Приказ непременно поступит в течение дня.