Выбор оружия - [83]

На него смотрели неподвижные, остекленевшие глаза, и Томас вдруг испугался, что у Фрира из-за того, что его бросили сюда, наступил тяжкий рецидив.

— Если бы я знал, что вы так долго пробудете здесь, я бы позаботился улучшить ваши условия.

Этот невидящий взгляд тревожил Томаса.

— Вам плохо?

Фрир с трудом разлепил губы.

— Если хотите, чтобы я говорил, — голос совсем ослаб, — прикажите дать мне воды.

— Вам что, совсем не давали пить? Тот покачал головой.

Томас подошел к двери и окликнул констебля:

— Принесите фляжку свежей воды.

Тот возразил, что не имеет указаний на этот счет.

— Живее! — яростно крикнул Томас. Он злился и на самого себя. Дурацкая ошибка, вот что происходит, когда голова занята посторонним.

Он вернулся и сел в том же углу, что и вчера. Пленный все смотрел мимо его плеча, на яркий ромбик света там, куда утреннее солнце падало сквозь решетку. Видно, весь долгий день он так и следил, как солнечный зайчик скользит от стены к стене; ему, наверное, хотелось поторопить луч, чтобы он скорее закончил круг и исчез, предоставив камеру прохладному покою ночи; тогда словно кто-то отломит стрелки часов и вселенная затормозит свой полет сквозь вечность.

Томас хотел было что-то сказать, но сдержался, решив подождать, пока принесут воду. Констебль подал в дверь фляжку. Фрир прополоскал рот, выплюнул воду в мятую жестянку из-под керосина, потом напился вволю.

Он сидел, опершись на здоровую руку, волосы свалялись, щеки покрывала двухдневная щетина ржавого цвета — именно таким увидел его Томас в первый раз, — будто вычеркнули все, что произошло за эти дни, и надо начинать с самого начала.

Чтобы сгладить это ощущение, Томас сказал:

— Как только вас перевезут отсюда, с вами начнут обращаться как с парламентером. — И точно извинился за создавшееся положение: — Все дело в резком повороте по отношению к вам, понимаете? Он не мог вызвать восторга у оперативников, да еще в том самом районе, где вы устроили засаду.

Фрир перевел глаза на Томаса и долго смотрел на него изучающим взглядом. Потом медленно покачал головой:

— Бесполезно.

— О чем вы? — а у самого дыхание перехватило от дурного предчувствия, как прошлой ночью, когда он понял, о чем сейчас заговорит Лоринг.

— Сами знаете о чем. — Фрир уже снова глядел на пятнышко света, и на губах его застыла невеселая улыбка, — Если вы хоть немного думали над нашим последним разговором, то должны понимать, что я на это не пойду.

— На соглашение?

— Между нами не может быть никаких соглашений. Томас предчувствовал отказ и все же не смог поверить сразу.

— Но вы подписали наши предложения.

— Знаю, — спокойно.

Только лицо вдруг исказилось, и Фрир с такой силой рубанул кулаком по каменному полу, что боль, пронзившая руку, докатилась, кажется, до сердца Томаса. Минутный взрыв горького отчаянья и презрения к себе — и вот он уже опять вполне овладел собой. А когда снова заговорил, голос по-прежнему был ровен и тих:

— Знаю, что подписал. Я знаю также, что эта бумага может быть использована против меня. Меня можно опозорить в глазах прежних товарищей. И я заслужил это. Но чем больше буду опозорен я, тем меньшим позором мои поступки лягут на все движение. — Он помолчал немного. — Мы ведь с вами пришли к выводу, что моя личная судьба не имеет значения.

Так оно и есть. Мне только понадобилось много времени, чтобы понять, как надо поступить.

— Но ведь наши условия вместе с вашим письменным согласием передать их в джунгли находятся сейчас в руках представителей высшей власти страны. Встреча ваша с вашими вожаками, наверное, уже подготовлена.

Фрир пожал плечами.

— Условия довольны просты. Я видел дороги, усеянные листовками, в которых участников движения убеждали перебить командиров и прийти за наградой. В чаще лесов радиопередатчики выкрикивали ваши предложения. А я в качестве мальчика на посылках нужен вам, чтобы все выглядело так, будто я расхожусь с остальными по вопросу нашей тактики. Вы всегда преувеличивали мою роль в движении; но если бы я согласился, это и вправду могло бы отразиться на настроении людей. Понимаете, для тех, кто борется за свою свободу, я — пусть и незаслуженно, — но олицетворяю надежду, что справедливость их борьбы признают даже люди, которых жизнь не толкает на участие в движении.

Томас был настолько убит, что с большим трудом заставил себя возобновить этот долгий, мучительный спор.

— Я ни на минуту не пытался принудить вас защищать то, во что вы не верите, — произнес он упавшим голосом. — Мы оба хотели найти способ прекратить резню. Вы же сами сказали, что только покажете товарищам условия амнистии, а решать будут они.

— Но почему именно я?

— Потому что… да потому что, если за это дело беретесь вы, то это гарантия нашей доброй воли.

— Вот именно! Если я стремглав помчусь в джунгли с вашими предложениями, значит я считаю их приемлемыми.

— А разве не так?

— Да не о том речь. Я вообще не имею права выступать здесь как посредник. Кстати, разве сам факт, что вы мне доверяете, не покажется подозрительным моим товарищам? Как только мне стало, ясно, что я не самый удачный кандидат для исполнения вашего поручения, я начал понимать, что и поручение не служит цели, о которой вы говорили. Причина тут совсем другая.