Выбор оружия - [76]

— Ладно. Как вам угодно.

Томас встал и вышел из палаты, но в приемной сообразил, что неплохо, если пленный будет помнить о нем в часы мучительных раздумий. Он взял из ординаторской графин с водой, вернулся в палату и поставил на стул возле кровати. Рядом положил пачку сигарет и коробку спичек.

Фрир и не заметил подарков — широко раскрытые глаза не отрываясь смотрели в потолок — как в тот день, когда Томас впервые его увидел.

Второй холодный душ за один день ничуть не освежил и не взбодрил Томаса. Никаких признаков радостного подъема, которого можно было ожидать теперь, на пороге успеха, — жестокий спор вымотал его до дна, и не осталось сил, чтобы праздновать победу. А может быть, причина в ином: когда борцы обхватывают друг друга, у них появляется чувство какого-то единства, и победитель не может не разделить поражение противника.

Томасу вовсе не улыбалось идти в столовую, да еще наткнуться там на Лоринга. Сейчас общество Лоринга было бы просто невыносимо. По правде сказать, он даже избегал начальника гарнизона с тех пор, как получил официальную поддержку сверху и мог прекратить заигрывание с ним. Томас послал слугу за обедом, перекусил у себя в комнате и вышел прогуляться вокруг зоны.

Тучи собрались над самой головой, и мрак особенно сгустился после того, как острый луч с угловой башни короткой вспышкой пропорол нависшее небо и исчез.

В такой темноте Томас ни за что не узнал бы девушку, не говоря уж о том, что она совсем вылетела у него из головы. Марго шла к бараку, где жили сестры.

— Привет!

— А, привет!

Она явно ждала другого приветствия после вчерашнего вечера.

— Все держитесь затворником?..

— Работаю, милочка, как никогда в жизни. И устал до смерти, даже не думал, что так можно уставать.

— Я тоже была занята, — намек на то, что оправдание несерьезное. — Но, вероятно, завтра закончу.

— И я. И я тоже. — Он поискал сигареты и вспомнил, что оставил их в лазарете.

Марго вынула пачку из сумочки и протянула ему. Он закурил и подумал: позволил ли себе эту роскошь пленный там, в тихой, темной палате?

— Кстати, спасибо, что заглянули к моему пациенту.

— Простить себе не могу, — груди всколыхнулись в знак негодования. — Я-то старалась, а он даже головы не повернул; просто унизительно. Впрочем, глупо ждать вежливости от бандита.

— А может, все-таки это сделало свое дело.

— Я, во всяком случае, выполнила то, о чем вы просили.

Но Томас не желал чувствовать себя обязанным.

— Элизабет, наверное, позавидовала бы тому, что вы видели его.

— Еще бы! — И поспешно добавила: — Больше я никому не говорила. Но нельзя же было не сказать Лиз.

— Пустяки.

— Я ей вот что сказала. — Очень Томасу нужны ее впечатления! — К таким людям нельзя подходить с обычной меркой. Вот хоть убей, не знаю, какой он из себя — урод или красивый. Потому что видишь не его — если вы меня понимаете, — а все эти кошмарные вещи, которые он творил. Впрочем, я вовсе не обязана рассказывать вам, как это было.

Он затянулся и медленно выпустил дым.

Она подошла ближе.

— А знаете, вы и вправду совсем измученный, — и не совсем естественным тоном добавила: — Арнолд. — И вдруг словно ее только что осенило: — Сестра сегодня дежурит. Зайдите в дом. Вы сможете лечь, положить ноги повыше. А я приготовлю чего-нибудь выпить.

Он испытывал забавное и даже приятное ощущение — не было сил противиться. Всю волю выпил этот поединок, длившийся неделю; собственных желаний не осталось, и теперь он готов был подчиниться любому капризу девушки. Томас последовал за ней в комнату, увешанную фотографиями чьих-то родичей, обставленную женщиной, которая в отличие от Марго явно стеснялась своей женственности.

Немного погодя, лежа на диване со стаканом в руке — она сидела на полу, прислонясь к нему головой, — он даже подумал, что дело вовсе не в ее настойчивости. Очевидно, так сложились обстоятельства. Они в этой комнате одни, в такой час, и совершенно независимо от их желания самый этот факт диктовал каждое слово и каждый жест, подкладывала ли она ему род бок лишнюю подушку или он с небрежной лаской гладил ее волосы.

Такое подчинение их воль общему шаблону, навязанному обстановкой, оказалось идеальной формой отдыха. И потому Марго, эта всегда раздражавшая его молодая особа, приобрела некий обобщенный облик женщины, которая, как и он, слепо подчинялась определенному режиссерскому замыслу. Они вместе играми сцену, давным-давно сочиненную для них бесчисленными парочками, оказавшимися в таком же положении, с тем же реквизитом; и потому он был даже благодарен ей за то, что она ведет свою роль просто, не требуя от него никакого подыгрывания. Теперь его даже устраивала некоторая ее вульгарность: ведь это уводило к общему знаменателю различия их пола и возраста. Сам он ввел только одно новшество: совестливость мешала ему начать с общепринятой прелюдии, то есть формально объясниться в любви. Это несколько озадачило Марго; она не слышала привычных реплик, но вскоре приняла эту условность, и спектакль превратился в пантомиму. И как во всякой пантомиме, движения их стали более четкими и грубоватыми: она, не стесняясь, перебралась с пола к нему на диван, а он, тоже без Особой деликатности, гладил красивые обнаженные груди и задирал ей юбку. И при этом по-прежнему не чувствуя особого внутреннего побуждения, довольно неохотно подчинялся тому, чего требовали обстоятельства. Все шло нормально, пока его мыслями владела эта комната, которая, как театральная декорация, настраивала их на нужный лад. Однако вскоре, вероятно потому что он не был достаточно увлечен, в памяти вдруг всплыла госпитальная палата. И уже никакими силами он не мог выбросить ее из головы. Одна затемненная комната неумолимо вытесняла другую. До такой степени, что, когда он закрывал глаза, учащенное дыхание молодой женщины, казалось, ничем не отличается от мучительной одышки пленного, который должен сделать свой трудный выбор. Совпадение было смехотворным и в то же время трагическим, оно совершенно спутало его естественные чувства и реакции. Томасу начало казаться, что они здесь не одни; и это так изменило всю атмосферу, только что предрешившую их поведение, что он внезапно прекратил ласки.