Выбор оружия - [75]

— Безусловно, — Томас не показал, что проявление этих чувств неприятно ему. — Но я-то надеялся, что вы с радостью ухватитесь за возможность обсудить с ними все, о чем я вам говорил.

И так продолжалось весь этот знойный, душный день — они точно шаг за шагом карабкались вверх по нескончаемому склону, спотыкались о каждый камень, спорили, опять и опять обсуждали все подробности; общая судьба связала их нерасторжимыми узами, и потому, стоило Фриру усомниться в каком-нибудь пункте, которого они с таким трудом достигли, и оба скатывались вниз; а порой Томас сам терял терпение и силком тащил пленного вперед, как груз на веревке, — тогда снова приходилось возвращаться. Ведь Фриру надлежало быть полноправным участником на всем протяжении пути, чтобы решение, которое ждет их на вершине, было принято им как единственное и неоспоримое.

Нет, в этой картине слишком много движения, подумал Томас в минуту отдыха от словесной распри. Другое дело, если бы они просто мерялись силой или выносливостью. А тут какая-то безрукая, безногая схватка умов: будто оба склонились над листом чистой бумаги и каждый внушением старается записать мысли, с которыми противник должен согласиться; но, увы, как они ни бьются, на листке проступают только лишенные смысла каракули.

Он сидел, развалясь на стуле, под потолком протяжно ныл вентилятор, а пленный вот уже в десятый раз возвращался к одному и тому же вопросу:

— Да ведь разве ваша амнистия не простейший способ раздавить сопротивление? А тем, кто сложит оружие, все равно не разрешат продолжать борьбу политическими средствами.

— В виде особой партии — нет. Но что мешает им примкнуть к любой из признанных правительством групп? Таким путем они по-прежнему смогут пробиваться к своей цели.

— Если бы их цели можно было достичь таким путем, им не пришлось бы уйти в джунгли.

— А если я скажу, что, приняв наши предложения, народ получит все; ради чего он брался за оружие, вы вправе мне не поверить. — Снова и снова одно и то же. — Послушайте. Мы же договорились, что их методами им не осуществить намеченную задачу. Они не выполнят ее, даже если примут наши условия, потому что их цель — разрушить те государственные институты, которые мы поклялись сохранить. И все-таки разница огромная: ваши друзья останутся в живых.

Опять, в который раз, он объясняет все заново, а в душе с беспокойством спрашивает себя: вдруг у пленного есть свой заранее обдуманный план? Что, если все хитрые, тонкие ходы, которыми Томас так гордится, ничего не стоят и он просто идет на поводу у противника? Что, если для Фрира это способ затянуть игру, нелепая надежда на то, что он выздоровеет и сумеет бежать? Паника охватывала Томаса: надо поскорее кончать; единственное средство предотвратить катастрофу — это срочно найти какое-нибудь решение.

— Я без конца повторяю: требуется время. Время. Чтобы страна изменялась постепенно, естественным путем, а не была сломлена силой. Постараться выиграть время — вот что было бы актом подлинного взаимного доверия. Каждая из сторон считает, что она права, почему же не предоставить времени решить этот вопрос? Вот в чем проблеме. Хватит ли у вас выдержки и уверенности в себе, чтобы ненадолго отступить и переждать, а вдруг найдется и другой путь, помимо того, который избрали ваши.

Фрир с силой провел по лицу рукой, словно хотел стереть складки на лбу и механически разрешить запутанную проблему.

— Все это не то, — сказал он наконец. — Что за перемирие, когда воюющие стороны не вмешиваются, а какая-то третья сила — местная — решает судьбу страны? Власть останется у вас, у вас или у ваших ставленников. Я же знаю.

Томас совсем пал духом, попросту не нашелся, что ответить. Он как-то сразу тяжело обмяк на своем стуле и впервые почувствовал, чем будет для него поражение.

— И все же, — еле слышно добавил Фрир, — все же, что я могу сделать? — Он помолчал. Томас ждал затаив дыхание. — Что я могу сделать? Но что-то надо. Невыносимо лежать здесь и допускать, чтобы их убивали одного за другим. Надо увидеться с ними, обсудить. Может, это измена всему, за что мы сражаемся? Я не знаю. А они знают. Они дадут ответ на ваши предложения, какой сочтут нужным. Я не могу решать за них. Не имею права делать выбор. А совсем отказаться — это тоже выбор. Может быть… — от изнеможения голос изменил ему. — Может быть, они назовут меня изменником за то, что я не отказался наотрез от любых предложений. Не знаю. Вы правы, это не имеет значения. Неважно, что обо мне подумают, какую я оставлю по себе память.

Неужели это то, чего Томас так долго ждал! До последнего слова он не смел поверить своим ушам… Только бы не выдать охватившее его чувство облегчения и радости.

— Значит, вы согласны? И сделаете это?

Его слова вызвали у пленного последний всплеск раздражения.

— Не знаю. Не знаю. Ради бога, оставьте меня, мне надо подумать!

Томас про себя взвешивал, что лучше — усилить нажим и категорически потребовать согласия или дать желанную передышку? Лучше, пожалуй, дождаться утра — рисковать опасно, вдруг перестараешься. Во всяком случае, он сделал все, чтобы подвести Фрира к нужному решению, — подтолкнул к самому краю, хотя при этом ни на минуту не забывал, что последний рывок Фрир должен сделать сам, по доброй воле.