Вверх тормашками - [76]

Марисса обошла вокруг него, и где-то в дальнем уголке сознания Коди отметил грохот небольших жалюзи на распахнутой двери. Но он не придал никакого значения этому звуку, потому что его внимание зафиксировалось на словах «влюбляться» и «первый». Они рикошетом отскакивали от его мозга, как пули от скалистого склона.

— Должно быть, мне это снилось, — сказала Марисса. — Но знаешь что? Теперь я полностью проснулась. И я не хочу, чтобы мои дети находились рядом с человеком, который считает их мать эгоистичной потаскухой. — С этими словами она твердо подтолкнула Коди локтем.

И следующее, что Коди ощутил, оказавшись в ее дворике, был ледяной ветер, со свистом пробивающийся сквозь его меховую куртку. Он удивленно смотрел на раскачивающиеся жалюзи, когда кухонная дверь громко хлопнула у него перед носом.

Купер положил у двери свое последнее подношение — рамку с фотографией Лиззи и Дессы, наряженных в яркие платья, и медленно распрямился. Это ухаживание было нелегким делом. И он совершенно не представлял себе, как будет воспринят его подарок. Черт побери, он даже не знал, можно ли это рассматривать как подарок. Начать с того, что фотографию делала Вероника. Он только сходил в маленький магазинчик на Третьей улице купить рамку и сделал матировку. Куп считал, что это дает ему моральное право на поощрительные очки. Но как знать, заработает ли он их? В данный момент, когда он в прямом смысле подошел к этому вплотную, у него возникли сомнения. Женщины — создания непредсказуемые.

Было без четверти три ночи. Стоя в коридоре подобно просителю, Куп испытывал сильное искушение войти к Веронике, как он привык это делать. Ему было бы нетрудно пробудить в ней желание, она завелась бы раньше, чем успела окончательно проснуться. Куп неуверенно потянулся к двери. Если выяснится, что Вероника по-прежнему подпирает ручку на ночь креслом, он этого не перенесет. А если она перестала это делать, не будет ли предательством немедленно платить ей вот таким образом за возвращенное доверие? На днях Вероника снова начала с ним разговаривать. В действительности она пошла на огромную уступку, согласившись помочь ему найти убийцу сестры, чтобы снять обвинения с Эдди.

Ручка двери так и осталась нетронутой.

Куп повернулся и направился к себе. У него не было уверенности, что он поступает мудро или как величайший в мире болван.

Но так или иначе его не покидало нехорошее предчувствие, что черта с два он уснет этой ночью.

Вероника подождала, пока осторожные шаги Купа полностью стихнут, и откинула одеяла. Она быстро вылезла из постели, дрожа от холода, когда ноги коснулись дощатого пола. Она прошла через комнату и бесшумно отворила дверь. Выглянула в коридор и, убедившись, что все спокойно, быстро подобрала с пола плоский пакет. Затем толчком бедра закрыла дверь.

В следующее мгновение она снова залезла в постель, включила лампу на тумбочке и подтянула к груди одеяла, подоткнув края под мышками.

Первую минуту она просто сидела, гадая, какой подарок может быть в оберточной бумаге, с удовольствием перебирая бесконечные варианты. На тумбочке рядом с кроватью стояло блюдо со вчерашним подношением — макадамским орехом в шоколаде. Вероника подобрала одно драже и бросила в рот, разглядывая грубую коричневую бумагу пакета с воинственно торчащими углами. Такими похожими… на Купа. Она слегка улыбнулась и осторожно перевернула пакет. Просунула палец под край и, отделив три кусочка липкой ленты, сняла бумагу. Затем повернула подарок лицевой стороной.

— О! — Это была одна из фотографий, сделанных ею в тот вечер, когда Лиззи и Десса затеяли свою игру с переодеванием. Куп вставил снимок в матовую, лишенную блеска рамку такого же синего цвета, как платье Лиззи. Вероника ожидала бы, что он выберет скорее простую, скромную рамку, — но нет, он предпочел серебристо-синюю. Она выглядела изумительно, по-женски нарядно. Вне всякого сомнения, он держал это в голове, когда выбирал эту рамку.

И это делало его подарок особенно дорогим.

Проклятие! Она так устала вести борьбу с собой. Желание встать и пойти к нему в комнату становилось почти непреодолимым. И эта жажда была так сильна, что Вероника была вынуждена взглянуть на мотивы поведения своей матери совершенно под другим углом.

Может, мама чувствовала к папе что-то, близкое к этому испепеляющему желанию? Правда, ей было трудно вообразить одного из родителей как сексуальное существо. Но может, ее мать потому и мирилась с отцовской леностью все те годы, так как он делал ее жизнь достойной… в другом отношении?

Вероника отодвинула в сторону свою мысль, не желая даже ступать на эту зыбкую почву, но легкая улыбка все же тронула уголки ее рта.

— Я тебя понимаю, мама, — пробормотала она. В некотором роде было приятно думать, что ее мать, возможно, получала что-то в уплату за все годы самопожертвования.

Она поставила фотографию на тумбочку и выключила свет. Лежа в темноте, она пыталась вымолить себе сон, снова воображая свою жизнь в реальном мире, когда все здесь уладится. Но какие бы уловки она ни предпринимала, расслабиться не удавалось. Она не могла найти удобного положения для своего беспокойного тела, снова и снова ворочаясь с бока на бок. Это становилось невыносимо. Был только один способ обрести хоть какой-то покой. Наконец она откинула одеяла и встала. Минутой позже Вероника оказалась у двери перед лестницей на мансарду, размышляя, не потеряла ли она окончательно разум. Она расправила плечи. Нужно выбросить из головы Купера Блэкстока раз и навсегда. Тогда, может, появятся какие-то мысли, как снова взять свою жизнь под контроль.