Введение в философию права - [173]
Но и Аристотеля мы читаем теперь не свежими глазами, а через туман якобы политической, на самом деле идеологической мысли, накопившийся за тысячелетия врастания философских понятий и решений в наш язык. От них осталась конечно только лексика без мысли. Как Гегеля, так и Аристотеля можно понять только вместе со всей их работой. Т. е. читать не так, словно понятия справедливости, добра, собственности нам уже были известны, а как бы заново узнавая их. Справедливость мы не склонны понимать так, чтобы справедливым считать, когда у одного много имущества и денег, а у другого совсем мало. Когда мы не видим этой справедливости, то легко соскальзываем в убеждение, что «нет правды на земле», и вообще ко всем разговорам о справедливости начинаем относиться свысока как к демагогии.
Иногда может быть справедливо, наоборот, чтобы люди были неравны. Как именно неравны? Достойному и умеющему помогать другим справедливо чтобы было лучше чем тому, кто этого не умеет и плохо распорядится богатством. Требование простого равенства владений происходит уже не от хорошей жизни (которая у Аристотеля, не забудем, цель государства), а от отчаяния, что неравное распределение будет правильным. Пусть тогда лучше ни у кого не будет ничего. «Полный смысл справедливости» не разрешает думать, что если мы с тобой в отношении денег не равны, то и вообще не равны (Политика I 5): твое богатство тебя связывает и, например, лишает свободы передвижения без телохранителей, моя бедность дает мне время и свободу для занятий философией исключительно для себя. Или еще: если мы оба свободные и равноправные граждане, то пусть мы будем и во всех других отношениях равны.
Но государство не для всякого равенства. Кто сказал что оно для равенства доходов? Оно не торговая компания.
Полития не для того, чтобы только жить, но скорее чтобы жить хорошо [т. е. правильно и красиво] (потому что тогда были бы полисы рабов и других животных, чего не бывает, потому что они не общаются для счастья и для жизни по своему разумному выбору), и не ради военной сплоченности чтобы ни от кого не терпеть обид, и не ради торгового обмена и услуг, иначе этруски и карфагеняне и вообще все народы, объединенные договорами, были бы гражданами полиса (1280а 31-38).
Разница между союзом государств и государством та, что у союза опять же только частная, торговая, военная цель. А главное, только внутри государства есть такие отношения между людьми, когда одного касается, заботит, как должно ли живет другой, не впал ли он в порок, честно ли соблюдает свои обязанности. В полисе есть люди, законодатели, полиция, в конце концов, которые заботятся о добротности и порочности граждан. О другом государстве, даже союзном, государство так не заботится. Их не воспитывают справедливыми и добропорядочными.
Между государствами отношения не этические, а дипломатические, и чтобы не навредить друг другу, применяются превентивные технические меры, например особые статьи договора. Теперешняя Европа например по этим меркам превращается в единое государство только в той мере, в какой следит не просто вообще за «соблюдением прав человека и гражданина», а за нравственным климатом в каждой своей стране и принимает в члены только тех, кто отвечает меркам человечности.
Отличительным признаком политии оказывается таким образом способность сделать граждан хорошими и справедливыми, ποιεῖν ἀγαθοὺς καὶ δικαίους τοὺς πολίτας (1280b 12).
Поскольку государство такой цели перед собой не ставит, оно соскальзывает от настоящей политии к такому союзу по интересам – общим интересом может быть например коллективная защита от воров и пиратов. Устройству и обустройству коллектива могут служить разные общества и союзы. Государство требует чего-то большего, и только оно имеет право требовать без договора со своими гражданами, по праву безусловного авторитета.
Франкские короли, вступая на престол, оформляли свою власть договором с подданными, взаимно клялись они в верности, а он в том, что никогда не отнимет у них пожалованные владения. Но такой договор как раз и значит, что государство не сводится к этому договору, а равно тому праву, которому одинаково подчиняются король и вассалы.
По аристотелевским меркам многие черты, которые сегодня считаются принадлежащими государству, были бы отнесены к договорным отношениям. Государство – это взаимный договор, в который вступает каждый член общества? У Томаса Гоббса (1588–1679) люди в естественном состоянии слишком дики, чтобы создать осмысленную историю. Естественное право распространяется на всё то, что человек захватит рукой и умом, т. е. собственно на всё (в этом смысле Гегель, начиная философию права с первичной воли, которая хочет всего, согласен с Гоббсом). Вдруг, однако, моя воля, размахнувшаяся на весь мир, встречается с другой. Ограничить самому свою волю значит поступиться моей человеческой природой. Начинается «война всех против всех», «человек человеку волк». Оба эти выражения приписывают Гоббсу. Как правило, источник в таких случаях всё-таки античный. У Плавта в комедии «Ослы» торговец, упрямый циник, не отдает деньги, которые должен, по-нашему без расписки, без присутствия хозяина.
