Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [64]
Брайан упомянул лишь, что мама больна и дела у нее не очень хорошо. Я и сама не хотела больше ничего слушать, чтобы не делать преждевременных выводов и узнать о маминой болезни от ее родных. И вот я здесь, охваченная одновременно волнением и страхом. Мы оставляем машину и спускаемся с невысокого холма, по протоптанной дорожке, метрах в пятидесяти от того места, где живет mamãe. Крепко сжимая руку Ривии, я вдруг вижу, как у дома, к которому мы идем, три пожилых женщины, открыв ворота, выходят на тротуар.
Удивительно устроен наш мозг. Так странно, когда лицо, которое ты не видел двадцать четыре года и уже совсем забыл, внезапно предстает перед тобой. Я смотрю на этих трех женщин и безошибочно узнаю свою мать. Не менее странно устроено и тело: безо всякой команды от мозга оно само направляется к mamãe. Я вижу ее улыбку и немедленно узнаю: точно так же она улыбалась и когда я была маленькой. Я смотрю в ее глаза и вижу в них любовь и тепло. Я слышу ее голос и узнаю его, хотя и не понимаю, что она говорит. Мы обнимаемся, и я чувствую, как глаза наполняются слезами, но сдерживаюсь. Как странно, что человек способен настолько себя контролировать, когда произошло столько всего, что не поддается контролю. Я отступаю назад, чтобы поприветствовать двух других женщин – маминых сестер, Виторию и Эльзу. В лице Витории мне чудится что-то знакомое – должно быть, это она была вместе с мамой, когда мне прокалывали уши. Мы обнимаемся, и они, похоже, искренне рады меня видеть. Снова и снова я слышу свое имя – Криштиана. Здесь я Криштиана, и никак иначе. Это так странно, но в то же время приятно.
Я снова обнимаю mamãe, а Ривия уже начала переводить. Моя семья приветствует ее так же тепло. Пока Ривия болтает с остальными, у нас с мамой появляется возможность побыть немного наедине. Я смотрю на нее. Женщина, которая была такой высокой, когда я была маленькой, теперь намного ниже меня ростом. У нее короткие, кудрявые черные волосы, в которых тут и там мелькают серебряные нити. Глаза темно-карие, зубы ровные и красивые – и я понимаю, что они искусственные. С виду кажется, что она в полном порядке. У нее большие уши – ну, во всяком случае, намного больше, чем у меня. В остальном мы очень похожи, и я замечаю еще большее сходство между ней и моим братом Патриком. У нас с мамой одинаковые носы. Я неосознанно дотрагиваюсь рукой до правой стороны верхней губы и несколько раз хлопаю по ней указательным пальцем – и снова смотрю на маму. Она улыбается и что-то говорит, медленно и как будто немного вымученно. Ривия переводит, что у нее там была большая родинка, но она ее удалила. Я улыбаюсь: теперь понятно, чего не хватает. На mamãe пестрое платье до колен, а сверху – розовый кардиган. Она красивая и кажется счастливой. На мне – черные шорты и оранжевый топ. Платья, которые я приготовила для этого дня, так и остались лежать в чемодане. Мы решаем войти в квартиру, и пока мы поднимаемся по лестнице, мне снова становится не по себе оттого, что я не понимаю языка. Теперь вся надежда на Ривию. Боже, какое счастье, что она здесь, со мной! Должно быть, я все-таки сделала что-то хорошее, чтобы заслужить такую замечательную подругу.
Дверь открывается, и мы входим в просторную, светлую квартиру. На белой стене слева от двери – разные семейные записки. Я понимаю некоторые слова: «Добро пожаловать домой», «Радость», «Счастье» – и еще там есть пара милых рисунков на клочках бумаги. Я подхожу к одному из них: на нем – шведский и бразильский флаги, а между ними слова: «Семья снова вместе». Мои глаза вновь наполняются слезами. Для меня так много значит то, что они нарисовали шведский флаг и видят в нашей встрече воссоединение. Глядя на эти два флага, я вижу себя саму – две мои страны, две семьи, моих друзей и две такие разные жизни. Mamãe видит мои слезы и извиняется, что сама не плачет. Она говорит, что через столько прошла, что теперь из нее не так-то просто вышибить слезу.
Я улыбаюсь ей так тепло, как только могу, и отвечаю, что понимаю ее и могу плакать за нас обеих.
Не знаю, сколько из сказанного мной удается перевести Ривии, прежде чем мои тетушки переходят на полную скорость.
Мы проходим на кухню. Я вручаю маме подарок, что привезла ей – желтую коробку конфет «Бон-О-Бон», точно такую же, как когда-то подарила мне она в приюте. Мама с улыбкой принимает. Глаза у нее вспыхивают, но я не уверена, что это оттого, что она вспомнила, что это те самые конфеты. По задорному блеску в ее глазах я понимаю: она сладкоежка. Тут с обеспокоенным видом подбегает моя тетя – оказывается, у мамы диабет. Я киваю и отвечаю, что тогда лучше забрать у мамы коробку. Но когда мы это делаем, мама моментально грустнеет. Мне же становится смешно оттого, что ни она, ни я не умеем скрывать свои чувства. Но улыбаясь маме, в глубине души я испытываю разочарование: она забыла. Я опечалена тем, что то, что так много значило для меня, для нее, похоже, было не так важно. И в то же время, в том, как она взяла эту коробку, есть что-то трогательное. К тому же я разочарована в себе самой. Передо мной стоит женщина, которая так много значит для меня, а я привезла ей коробку конфет! Мне что – пять лет? Надо было подарить ей красивое золотое ожерелье с медальоном с нашей с братом совместной фотографией. Нет, правда, вы можете себе это представить? Коробка конфет, которая могла бы убить ее или сильно ухудшить ее самочувствие! Но для меня этот выбор был очевиден – он ассоциировался у меня с одним из самых светлых воспоминаний из жизни в приюте. И я хотела показать
