Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [65]
Мы отправляемся на мини-экскурсию по квартире, и mamãe показывает мне свою комнату. Потом она садится на кровать и говорит, что хотела бы, чтобы я осталась у них переночевать. Поразительно, как естественно у нее это получается, и я внезапно чувствую к ней невероятную нежность. «Интересно, – думаю я, – мне с ней так легко из-за того, сколько мы пережили вместе, через что прошли, или просто потому, что мне знакома эта ее манера поведения?» Она в точности такая, какой я ее помню: мягкая, нежная, упрямая, добрая, забавная, любящая – и в то же время в ней угадывается темперамент. Во многих ее жестах я вижу себя.
Но главное объяснение тому, почему мне с ней так комфортно, – в том, что она осталась такой же, какой была тогда, когда была мне защитой, моим самым любимым человеком, моей вселенной.
Я улыбаюсь и говорю, что сняла номер в гостинице, но в будущем, когда буду приезжать, всегда буду оставаться ночевать у нее. Вид у нее немного разочарованный, но я тут же говорю, что буду часто приезжать. Пока я не готова. В конце концов, прошло столько лет, и мне нужно время – время, чтобы переварить и осознать все те эмоции, что бушуют во мне.
Мы возвращаемся на кухню, где мои тетушки уже накрыли огромный стол. Мы садимся и едим, и эта домашняя еда удивительно вкусная. На столе – курица, рис, маленькие empadinhas [6] с разными начинками, овощи, оливки, мясо, еще мясо и сырные шарики. Разумеется, мы пьем «Скол» – бразильское пиво. Комната наполнена гулом голосов, а я думаю: «Сижу тут рядом со своей матерью и ни слова не говорю по-португальски!» Внезапно я принимаю решение: вернусь домой и начну его учить. Удивительно, как язык может совершенно стереться из памяти. Я с благодарностью смотрю на Ривию. Что если бы ее здесь не было, и некому было бы переводить? Я рада, что она сразу понравилась моим родственникам, а они – ей.
Во время этого вкусного обеда мы разговариваем о минувших годах. Я узнаю, что после того, как нас с Патриком усыновили, мама жила на улице еще четырнадцать лет. Мне тяжело слышать, что жизнь так жестоко с ней обошлась. Мама и тетушки наперебой рассказывают свою историю. На любой вопрос, требующий однозначного ответа, они выкладывают мне полный отчет со всеми подробностями. Друзья часто говорят, что я такая же. Ривия замечает, что это типично бразильская манера. Во всех их историях я пытаюсь вычленить и понять то, о чем спрашивала, то, что хотела узнать. Мама рассказывает, что рассчитывала оставить нас с Патриком в детском доме на пару лет. Она была уверена, что это временно. Когда нас усыновили, она не знала, где мы, и никто не хотел ей отвечать. Мои тетушки не знали, что мы с Патриком в детском доме, а когда узнали и отправились за нами, то выяснилось, что это приют и что нас усыновили. Персонал приюта сказал моим тетушкам, что мы там больше не живем, но никто не хотел говорить, куда мы подевались. Все эти двадцать четыре года никто из моих родственников не знал, где мы и живы ли мы вообще. При этих словах мне становится грустно. Представьте, каково это: не знать, где твой ребенок и жив ли он.
Витория говорит, что мама разговаривает со мной каждую ночь перед сном, и сама Витория иногда шутит над ней, заглядывая в дверной проем и притворяясь мной, и они с мамой смеются. От этих слов у меня становится тепло на душе, но в то же время мне больно слышать о том, что мама со мной разговаривает вечерами. Мне хочется сказать ей, что и я все эти годы с ней беседовала, и что столько раз, когда мне было страшно или когда я делала что-то не так, я слышала в голове ее голос. Но я молчу. Столько всего нужно понять и осознать! Надеюсь, что в будущем у нас еще будет шанс нормально поговорить.
Mamãe говорит, что долго бродила, ища меня и Патрика. Она обошла весь Сан-Паулу, вернулась в Диамантину, осмотрела все места, где мы ночевали. Я спрашиваю, как долго это продолжалось, и ответ ранил меня: Витория говорит, что она до сих пор не прекратила поиски. Они не раз находили ее босую, бродившую по улицам с истертыми в кровь ногами, а когда забирали ее домой, она снова сбегала и отправлялась нас искать. Витория говорит, что с того дня, как моя мать стала жить у нее, одна из моих кузин, бывало, садилась вместе с ней в машину, и они ехали искать ее детей. Mamãe кивает и добавляет, что всегда знала, что когда-нибудь я вернусь. Ну конечно, отвечаю я с улыбкой.
И все же я не понимаю, почему никому не сказали, что с нами случилось. Я считаю, что гуманнее всего со стороны приюта и судов Бразилии было бы сообщить моей матери и ее семье, что нас усыновили и мы уехали в Швецию. Это избавило бы мою мать от стольких страданий. При мысли о том, как она бродит по улицам, сбивая в кровь ноги, мне больно и грустно.
Витория говорит, что вот уже десять лет ухаживает за моей матерью. Тогда я спрашиваю ее о маминой болезни, и она отвечает, что у мамы диабет и каждый день ей нужны инъекции. Нужно тщательно следить за тем, что она ест, а это нелегко, потому что мама любит сладкое и жирное. Тут мама вставляет, что не любит салат, а я возражаю: он ведь такой вкусный!
