Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [54]

В этот день я узнала, что в Бразилии у меня есть и другие родственники, и они с нетерпением ждут встречи со мной.

В этот день двадцать четыре года кажутся одновременно вечностью и коротким мгновением. Больше об этом дне мне сказать нечего.

Повседневная жизнь в Виндельне

1990-е

В Швеции многое было по-другому. Мои шведские родители объяснили мне, как опасно подходить к чужим домам и заговаривать с незнакомцами. В Бразилии мама предостерегала от общения с полицией. Некоторым полицейским нельзя было доверять. Труднее всего было понять, кому можно доверять, а кого лучше обходить стороной. Поэтому я делала то, что казалось мне логичнее всего: убегала ото всех полицейских.

Когда я впервые увидела полицейского в Виндельне, то тоже сбежала. В Виндельне был свой маленький полицейский участок – там работал всего один полицейский, целый день. Он жил в том же квартале, что и я. Оказалось, что он хороший человек, но тогда-то я этого не знала. Мы с Лизой, которая жила по соседству и была одной из моих первых шведских подружек, как раз гуляли по деревне. Было лето, и к тому времени я уже жила в Виндельне около месяца. Мы купили рожки с мороженым и как раз шли мимо кинотеатра, который был метрах в ста от полицейского участка. Оттуда вышел полицейский. Увидев его, я застыла, посмотрела на Лизу, она – на меня. Полицейский повернулся и увидел нас. Я снова посмотрела на Лизу, выронила мороженое на землю, схватила ее руку и закричала: «Бежим!»

Лиза не сопротивлялась, но очень удивилась и бежала не очень быстро. Оглянувшись через плечо, я увидела, что полицейский и не думает нас преследовать, а вот Лиза явно была рассержена, и все лицо у нее перепачкалось мороженым. Завернув за угол, я остановилась, чтобы убедиться, что за нами никто не идет. Лиза спросила, что это на меня нашло, и на своем ломаном шведском я, в свою очередь, спросила, почему она не бежала, – мне практически пришлось тащить ее полпути. Лиза недоумевала: зачем вообще убегать? Тут до меня начало доходить: может, я сделала что-то не так? Лиза смотрела на меня очень странно.

– Разве детей в Швеции не учат убегать от полицейских? – спросила я. Лиза посмотрела на меня, как на дуру.

– Зачем нам от них убегать? – удивленно спросила она.

– Потому что полицейские бьют людей, – ответила я.

– Вовсе нет! Они хорошие.

– Хорошие? – недоверчиво переспросила я.

– Да, хорошие. Разве там, откуда ты приехала, не так?

На это я не знала, что ответить. Признавать горькую правду не хотелось, к тому же я решила, что это прозвучит грубо, поэтому просто ответила так, как обычно отвечали шведские дети в подобных ситуациях:

– Не знаю… – и пожала плечами.

Мы с Лизой пошли домой. Я настояла на том, чтобы мы все-таки обошли полицейский участок стороной, отчего дорога домой стала чуть длиннее. Лиза дала мне попробовать свое мороженое. Я спросила, почему она так медленно бегает – никогда еще я не видела, чтобы кто-то так медленно бегал. Она ответила, что ей просто не нравится бегать. Я не понимала, как такое возможно, но все же была рада, что она поделилась со мной мороженым.

В начале 1990-х в Виндельне жили около двух с половиной тысяч человек, тогда как в Сан-Паулу – шестнадцать-семнадцать миллионов. В Виндельне, уходя, не закрывали входную дверь, а если и закрывали, то ключ бросали в почтовый ящик. От этого мне было не по себе. Какой смысл закрывать дверь, если ключ лежит в десяти шагах от нее, и кто угодно может его взять? В Сан-Паулу богатые дома окружали высокие заборы и иногда охраняли собаки и охранники. Разумеется, мне больше по душе атмосфера доверия, присущая шведскому обществу. Но в восемь лет переезд в Швецию сопровождался для меня чередой культурных потрясений. Будь то еда, религия, одежда, снег, школа, дружба или устройство общества – здесь все было по-другому. А когда все по-новому, это одновременно пугает и будоражит. Теперь я благодарна за это потрясение, пережитое в детстве и переживаемое по сей день. Но в восемь лет мне порой приходилось нелегко. Со временем я поняла: чем дольше я живу в Виндельне, тем лучше понимаю свою новую семью и друзей. Мало-помалу я чувствовала, как меняется и мой собственный образ мыслей. Я начала адаптироваться, и происходило это интуитивно и со скоростью света. Можно ли было применить знания, полученные мной в Бразилии, к моей теперешней жизни в Швеции? Как бы поступили мои новые шведские друзья в той или иной ситуации? А бразильские? Когда я снова увидела того полицейского, то повернулась к своей приятельнице Саре и спросила, следует ли нам бежать. Сара ответила, что от полицейских убегать не нужно, и с тех пор я всегда помнила ее слова, хотя и была немного настороже.

Есть страхи, которые въедаются под кожу, и даже сейчас какая-то часть меня порывается убежать при виде полицейского.

Я заметила, что мои новые родители стараются уйти от ответа на неудобные вопросы. Мне непонятно было, почему взрослые предпочитают – как мне казалось – соврать своим детям. Когда речь заходила о таких вещах, как рождение детей, то многие восьмилетние дети всерьез верили, что младенцев родителям приносит аист. Для меня это было очень странно, и я объясняла им, откуда на самом деле берутся дети. Не всем родителям это нравилось. Однако уже в первую неделю я познакомилась с несколькими детьми, которые впоследствии стали моими друзьями. Малин из соседнего дома; Лиза, у которой была «моя» кровать; и еще Нина, Сара и Анна, чья мать, Май, работала в детском саду.