Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [56]

Я думала: какое странное объяснение! В Бразилии ведь так много белых людей. К тому же меня поражала наивность шведских детей. Казалось, все они думают, что все взрослые хорошие, и нужно во всем их слушаться. Единственное, что не укладывалось в представление о том, что все взрослые хорошие, – это то, что не следовало разговаривать с незнакомцами. Эй, вы чего? Это же все и так знают!

Казалось, самая большая беда у здешних детей – упасть с велосипеда и оцарапать коленки, или не получить ту игрушку, которую хотелось, или когда тебе не разрешают смотреть сколько угодно телевизор, заставляя идти играть на улицу, или когда гонят спать в определенное время. У меня это просто не укладывалось в голове. И, конечно, то, через что я прошла, казалось им сущей выдумкой. Всякий раз, рассказав им о каком-нибудь случае из жизни, я тут же об этом жалела. Они не понимали моих страданий, в эмоциональном смысле их жизнь была совершенно другой. Когда я откровенничала с ними, они решали, что я все придумала и что это какая-то страшная сказка. В конце концов я решила, что буду придумывать. Сказки ведь бывают и добрые. Например, я рассказывала о том, как однажды победила льва или что я владею приемами карате, что было абсолютной ложью. Но я дралась лучше их всех, вместе взятых, и потому могла спокойно приписать себе это умение. Я врала напропалую – даже родителям. Всякий раз, когда они спрашивали что-нибудь о моей настоящей матери, мне не хотелось ранить их чувства и сказать что-нибудь, отчего они решат, что я люблю маму, а не их. Поэтому я говорила то, что они хотели услышать. Я говорила о маме в пренебрежительном тоне, делая вид, что считаю ее глупой и что я рада, что переехала в Швецию. Я старалась подстроиться под окружающих, хотя это мне не всегда удавалось. Мне хотелось порадовать своих новых родителей, потому что я понимала, что они искренне меня любят. Но внутри меня все кричало от боли. И еще я часто спорила со своими новыми родителями. Я кричала, что они не могут указывать мне, что делать, что они мне не настоящие родители и что я буду делать что хочу.

В такие моменты часть меня оживала и отчаянно звала на помощь, пытаясь найти хоть кого-то, кто увидел бы, как мне невероятно тяжело и одиноко. Но никто этого не видел и не знал. И вот отец хватал меня за ухо и тащил в мою комнату, приговаривая, что я не выйду оттуда до тех пор, пока не успокоюсь. Мне пришлось самостоятельно учиться гасить эти вспышки и стараться стать другим человеком: той, кто сможет адаптироваться к окружающей обстановке, какой хотели меня видеть мои родители, мои новые друзья и их родственники.

Наступил август. Приближался учебный год. Я выучила шведский всего за два месяца, но у меня все еще был акцент. И еще я почти забыла португальский – или, как я тогда его называла, бразильский. Мне пришлось пойти в школу с первого класса, то есть на год отстать от своих друзей-сверстников. Но всего за несколько недель учителя поняли, что моих знаний достаточно для того, чтобы перевестись во второй класс. В первые недели я из кожи вон лезла, чтобы показать, какая прилежная ученица. Я поняла, что другие дети могут начать дразнить меня за то, что я старше их, а оказаться снова объектом травли или изгоем мне не хотелось.

Помню тот день, когда меня представили моему новому классу. Учительницу звали Барбро. Она была спокойной и мягкой. Учительница сказала моим будущим одноклассникам, что сегодня в их класс пришла новенькая. Ее зовут Кристина Рикардссон, она из Бразилии, и дети должны вести себя с ней хорошо. Помню и то, о чем я думала, прежде чем открыть дверь и встретиться с одноклассниками: «Нужно произвести хорошее впечатление. Не дай им увидеть, что ты нервничаешь или боишься – иначе сожрут живьем! Улыбайся, сделай довольное лицо». Я открыла дверь и решительно шагнула в эту «комнату страха», с прямой спиной и самой широкой улыбкой, на которую только была способна. Сердце отчаянно колотилось в груди, и я, старательно выговаривая шведские слова, поздоровалась с классом.

Одни дети смотрели на меня приветливо, другие – равнодушно, третьи – с любопытством, четвертые – улыбались. Внезапно один из мальчишек открыл рот и сказал учительнице и всему классу:

– Но учительница, это ведь не девочка! Это мальчик!

Помню, как сузились мои глаза и как я посмотрела на этого мальчишку – Кристофера – и поняла, что он-то и будет усложнять мне жизнь. Я знала, что мои почти африканские кудряшки были непохожи на волосы других девочек в Виндельне – светлые, прямые и длинные. Так началась новая глава в моей жизни: мне предстояло множество драк.

Одно я поняла очень быстро: шведские дети дерутся гораздо хуже меня.

Девчонки и вовсе не умели драться, а у мальчишек не было той школы жизни, что у меня. И еще были попытки травли. Тот самый мальчишка, который обозвал меня мальчиком, дразнил меня «черномазой» на школьном дворе, перед остальными детьми. Я отлупила его и сказала, что я не черная, а латиноамериканка, и если он еще раз надумает обзываться, пусть выражается точнее.

За драку с ним меня вызвали в кабинет директора, и моему отцу пришлось прийти в школу. Мы сидели у директора, и папа слушал, что случилось и как я себя повела.