Второй круг - [23]

Видишь, вот я и высказалась. Может, лучше было бы молчать об этом?

Целую тебя, дружок мой, желаю тебе всего лучшего и радостного.

Л. Л.

Постскриптум. Сейчас я временно устроилась работать на один аэродром секретарем начальника. Нельзя сказать, что эта работа давала бы мне слишком обильный материал».

«Вообще-то она хорошая баба, — подумал Росанов, — только ничего не понимает, склонна к самообману и путает следствия и причины. Сбросить бы лет пятнадцать-семнадцать, лучше бы и не надо. Но теперь встречаться — грех».

Засыпая тяжелым дневным сном, он думал о том, какие порой шутки разыгрывает с нами судьба. И вспомнил фотографию — прекрасную девочку в белом платье, юную танцовщицу, и свою влюбленность в этот воздушный образ. Все мечты были заполнены этой светлой танцовщицей. Но потом выяснилось, что это бабушка Ирженина — толстая громогласная старуха.

«Отвечать не буду, — решил он, — финиш!»

И, уже окончательно засыпая, он стал валить все свои грехи на «общество», на среду, которые не разъяснили ему еще в первом классе средней школы, что приближаться к нелюбимой женщине — грех и за это наступает расплата. Какой парадокс: никакого удовольствия — и расплата. Впрочем, его не научили и понимать, что школа дает только инструмент познания, а научиться пользоваться этим инструментом надо уж самому. Ну и где же это он слышал про средние учебные заведения, в которых между подростками не происходит оживленный обмен непристойностями и где учат возвышенной любви?

Забегая вперед, скажем, что Росанов перевелся в смену Петушенко, и Михаил Петрович превратился для него в некую абстракцию со сверкающими глазами. Не видя Михаила Петровича, он забыл и Люцию Львовну. Только однажды, сидя на солнышке и культивируя в себе светлое чувство всепрощения, он нечаянно обратил взгляд на круглый фонарь на столбе и по ассоциации вспомнил лысину своего бывшего шефа.

«А ведь он неплохой человек. Неплохой ведь он малый, хотя и одинокий и от него пахнет чем-то кислым. И жили ведь мы с ним совсем неплохо. Впрочем, и не так уж и хорошо — из-за его кретинской «несгибаемости». И разве он виноват, что у него незагорающее лицо и скорбно-упрекающие глаза, как у отца Люции Львовны, наверное, тоже очень хорошего человека? Разве Михаил Петрович виноват, что, глядя на него, я начинал рассуждать на тему: «Вот она какая, первая любовь»? Ведь не виноват же».

И тут Росанов перенес свою злость на Люцию Львовну, из-за которой выросло в нем отвращение к хорошему человеку Михаилу Петровичу.

«Встречи с людьми, значит, влияют на наш внутренний состав», — подумал он. В следующее, однако, мгновение он сообразил, что и Люция Львовна ни в чем не виновата, а виноват, во всем он сам. И вообще, когда человеку плохо, он всегда виноват сам. И нечего валить свои грехи на дядю, тетю и «общество».

«И это прекрасно, — подвел Росанов итог своим рассуждениям на лавочке, — значит, человек кое-чего стоит, если выбор пути зависит от него самого. И чистому все чисто. А свинья грязи всегда найдет».

Разумеется, все эти рассуждения не означали, что встреча с Михаилом Петровичем наполнила бы сердце Росанова чистой радостью.

Глава 7

Смена прошла скоро и даже спокойно: привалило столько работы, что некогда было отвлекаться на так называемые «человеческие отношения», которые возникают при плохой организации труда и от безделья. Были большой прилет и вылет. В течение смены Росанов только и делал, что запускал двигатели, и проверял системы на различных режимах, да бегал по стремянкам вверх-вниз — к мотору и от мотора. С техниками даже не успевал словом перекинуться, если, разумеется, не считать разговоров через СПУ (самолетно-переговорное устройство), которые носили отвлеченный характер команд и ответов на команды. Сидя в кабине, закрыв на стопор форточку, чтоб уменьшить для себя рев двигателей, он нажимал кнопку СПУ на штурвале и обращался к невидимому технику на земле.

— Как?

— Все готово.

— Приготовиться к запуску.

— Есть приготовиться.

— Запуск первого!

— Есть запуск первого!

Если двигатель не выходил на режим, диалог изменялся:

— Отчего не пошел? — спрашивали с земли.

— Заброс температурки.

— Регулировать не надо?

— Так вытяну. Холодная прокрутка!

— Есть холодная прокрутка! — отвечали с земли радостно, так как лишней работы не предвиделось.

Вот, пожалуй, единственное, о чем он «говорил» в течение целого дня.

Пока он возился на матчасти, не видя света белого (если не считать света, отраженного в стеклах многочисленных приборов), на участке, где повредили самолет и где начальником Линев, работала комиссия. И тут Чикаев высказался:

— Реактивная техника требует более современных методов обслуживания. «Поршня» идут к концу.

Комиссия проверила работу переносных огнетушителей, которые положено ставить перед самолетом во время запуска двигателей, — было высказано сомнение в их эффективности.

— А для поршней в самый раз, — буркнул Чикаев, — малые самолеты — малые заботы.

Вызвали к «горящему» самолету пожарную машину — пожарные подъехали через восемь минут. Вызвали тягач — перебуксировать «горящий» самолет в сторону, — подъехал через десять минут. Телефон в будке на аэродромной стоянке, как назло, был неисправен. В лесу обнаружились поврежденные самолетные колодки, а за павильоном — разбитые ящики из-под запчастей. Были отмечены и другие недостатки, которые к «трем шестеркам» не имели никакого отношения. И пошло и поехало!