Второй Беличий Песок - [15]

Места в большущей избе действительно было много, так что туда вместились все трясы, пришедшие на распилку; как цокали местные, зимой тут делать особенно нечего и большинство грызей переселяются на объекты по цокалищу, дабы трясти там. Конечно это было далеко не своё гнездо, потому как скученность белки долго выносить не могли — но ради тряски и ненадолго, могли довольно легко. Воздух был забит запахами всякой фигни типа рыбы, которую кто-то жарил на печке, а через внутренние стенки слышался звук трясущихся ушей, окончательно стихший только глубокой ночью. Уставшие от работы грызи на это не обращали никакого внимания и сурячили; Ситрик даже не сразу поняла, что не так — она завалилась на топчан, вместо того чтобы влезть в ящик, как всегда дома.

Сразу заснуть не удавалось в основном из-за запахов, тревоживших чувствительный беличий нюх, так что серая возилась и перекладывала хвост то в одну, то в другую сторону. Под уши лезли мысли о том, что каждая такая ночь промедления — это наверняка сожранные гуси, хотя грызи и выставляли дежурных охранять птицу. Вполне чисто, что совсем не жраться гуси не могут — по крайней мере, в обозримой перспективе, но когда они жрутся явно через меру — это вызывало недовольство и столь явное чувство нехрурности, что грызи не могли сидеть сложа лапы. Ведь собственно, в многотысячный раз по счёту подумала Ситрик, мы даже не знаем до сих пор такой простой вещи — а зачем собственно лисы едят гусей? Естественно, это относилось к более широкому вопросу о том, зачем вообще едят — и при всей очевидности, это было неизвестно! Было ясно, что организм как-то перерабатывает корм, но вот как — этого пока никто не мог цокнуть даже приблизительно.

Мысли начисто забили белке голову, так что хотелось не сурковать, а трепать уши — а этого она позволить себе не могла. Как раз к тому времени, как всё вроде устаканилось и на кухне перестали сдержано ржать, в избу ввалились те самые дежурные со смены, потому как пост приняли другие пуши. Помимо всего прочего, пришлось уплотняться, так что Ситрик и Бронька устроились на одном топчане, стараясь на свалиться. Пользуясь случаем, серенькая почёсывала пушистые уши белкача и тёрлась об него шекой, потому как это было приятно; тот довольно приквохтывал и гладил шёлковый пуховой хвост белочки. Так уж повелось, что они были недурны потискаться — не как самец с самкой, а что называется, без излишеств — к тому же прибочно с тёплой тушкой проще сурковалось.

Наутро от цоканья буквально мельтешило в ушах, потому как грызи резко забегали. Быстро покормившись из своих запасов, Ситрик получила нагрузку от Рыбыша и побежала на левый берег реки, где должен был стоять паровик для вывоза лисятины; грызям следовало цокнуть о событиях, воизбежание согласованности действий. Хотя передавать цоки могли и мелкие бельчата, никакая белка не сочла бы неправильным сделать это самой; это было логично до пушнины, потому как сейчас требовалось развивать механическую мощность, громоздя ледяные блоки, а в этом Ситрик явно не могла сравниться с белкачами или даже с Дарой, регулярно тренировавшейся на мешках овощей. Раньше это несколько заботило серую, но теперь она точно знала, что это наживное — стоит как следует налечь, и через не такое уж большое время туловище придёт в нужное состояние.

Вслуху всех этих соображений белка застегнула тулуп, поправила шапку — ибо задувал ветер, на открытом льду далеко не полезный — и сунула в сумку деревянную флягу с горячим чаем, в каковой он долго не остывал. Ситрик замечала, что её верно служившая двухкарманная сумка начинает ползти по швам, неслушая на то что осенью ремонтник прошил её полосами плотного клоха. Что ни цокай, а с клохом было не так просто, как того хотелось бы — даже чтобы сделать простую тряпку навроде мешковины, требовалась уйма труда, а жила такая тряпка крайне мало. Для повышения срока жизни тряпок их обрабатывали различными составами, и дефицит этих составов приводил к недостатку клоха…

— Клоха недостаточно, клоха маловато, мы положим хвост на это, дружные ребята! — пропела Ситрик частушку и прикусила язык.

Прикусила, потому как пугать гусей и лис раньше времени никак не следовало. Она вспомнила про Милдака и ещё поёжилась, думая о том что мало ли какая придурь может прийти ему на недоумие, а перейти наискось реку по льду — далеко не так быстро, и вокруг ровным счётом ни единой пуши. Заснеженное пространство от берега до берега казалось очень широким, но белка знала, что там не так уж и много шагов — килоцока за три, учитывая скорость хождения по снегу, осилить можно. На льду постоянно образовывались торосы, отчего ходить по нему на лыжах было практически невозможно, и грызи не ходили — хотя где возможно, вовсю пользовались. Из-за неровности снега, и главное из опасений провалить лёд, паровик и не подъехал к самому острову, оставшись на берегу; предполагалось впрячься в вагон в составе десяти пушей и оттащить его влапную для погрузки.

Самое основное, что Ситрик, пялючись ушами на заснеженные ёлки по берегам и ширь замёрзшей реки, вовсю ощущала красотищу — такую, что хоть ушами мотай. Причём именно она могла более полно раскинуть мыслью об этом, потому как буквально всю сознательную жизнь соприкасалась, так цокнуть, с искусством. Она знала, что когда белка кпримеру рисует пушного камышового кота, то для одних пушей это может оказаться в пушнину, а для других не очень или вообще мимо — а вот Вселенная была в пух всегда. Вообще всегда, что ни делай и куда ни занесёт твой хвост, стоило слухнуть вокруг — и вот оно, счастье! Серая белка довольно помотала ушами под шапкой, хохотать в голос она повременила вслуху всё того же гуселисия и нежелания простудить горло.