Второй Беличий Песок - [13]
— Эй пушнинушка, цокнем! Эх вспушённая сама пойдёт, сама пойдёт! Посвистнем, посвистнем, да цооо-окнем!
Под эту древнюю народную песенку белки поднавалились и вкорячили бочку на платформу; та слегка просела на рессорах, но явно не сверх меры. Паровоз, застоявшийся и оттого накопивший пара, негромко засвистел, а вверх вдоль дымовой трубы взлетел узкий белый фонтан.
— Где этот олуш машинист?! — цокнул какой-то грызь, вытиравший лапы ветошью, — Ах да, это йа.
Вспомнив таким образом основное, он убежал к паровозу и вскоре всё хозяйство стронулось с места. Локомотив вгрызался ведущими колёсами в ледяную колею посередь пути, и таким образом двигал себя и вагоны, поставленные на лыжи; по накатанной ровной лыжне даже тяжёлый состав катился легко. При трогании с места состав жутко гремел креплениями, как если бочку набить инструментами и гвоздями и скатить с обрыва, но потом дорога становилась тише, особенно подальше от паровоза. Громыхание случалось только на неровностях, каковых имелось мало, или когда паровоз изменял тягу, сбрасывая или поддавая. Лыжня несильно изгибалась между куртинами мощных деревьев, огородами и постройками, так что повороты не влияли на тушки. Единственное что беспокоило — так это периодическое наклонение платформы набок, потому как ровнять колею по поперечной линии не имело никакого смысла, и там где сходило — её и не ровняли. Это вызывало стойкое ощущение, что сейчас всё хозяйство кувырнётся, и Ситрик инстинктивно отодвигалась к противоположному краю — а ведь она пользовалась волокушами постоянно, в отличие от многих, но ничего не могла с собой поделать! И это при том, что она никогда не слыхала, чтобы платформа действительно завалилась.
Бронька передал через пассажиров четыре курицы добра за проезд; белки с козами конечно уронили дензнаки и с ржачем искали их среди копытных, так что дошли до паровоза они только к следующей остановке. В остальном же оставалось глазеть ушами вокруг и слушать, чтобы не отморозить хвост на свежачке при сидении на одном месте; хотя скамейки были обиты войлочными ковриками, простое недвижение на долгое время могло обернуться насморком. Недаром любые зверьки зимой вне своих гнёзд, будь то мелкие белки или волки, почти никогда не сидят на одном месте, а какие не могут не сидеть — впадают в спячку. Грызи в спячку впадать раньше не умели, а теперь и не стали бы даже при возможности — зимой можно было наделать столько всего интересного, что глупо лежать как овощ в ожидании весны. Например, вывезти лис с острова.
Как оказалось по мере приближения к цели, пуха туда собиралось достаточно; по льду на реке была протоптана широкая дорожка, вдоль каковой протягивалась верёвка на колышках — как для ориентации ночью, так и для того чтобы в случае чего можно было вылезти из полыньи. Ещё издали слышалось гусиное гоготание где-то в зарослях опушённых снегом кустов, что громоздились по высоким берегам острова — там вообще было много заливчиков и песчаных кос, где удобно прятаться. На дорожке грызи встретились с Куртышем и Дарой, которых кое-как знавали; Ситрик припоминала, что Куртыш возил на паровике корм в местную школу, а белку можно было встретить на базаре, где она отвешивала всё тот же корм.
— Да, песок приходит и уходит, а грызть-то хочется всегда, — цокнул мудрость Куртыш, — Главное не забывать, что это не главное.
— А что тогда главное? — поинтересовалась Ситрик.
— А это слушая, что ты имеешь вслуху, — резонно ответил белкач, — Когда мы цокаем про печку, то цокаем что главное — это не спалить избу, и тут всё совершенно чисто. А как ты собираешься цокнуть про главное вообще?
Дара фыркнула и хлопнула его лапкой по уху, чтоб не выносил предмозжие.
— Давайте по конкретике, — предложил Бронька, — Вот остров…
— Оо суслики-щенки, ты просто верх наблюдательности! — засмеялась Ситрик.
— Да. Остров, на нём гусо и лисо, второе надо переместить, что главное?
— Успеть до ледохода, — цокнул Куртыш, — Потому что иначе это будет прогрызец во весь огромный рост. Лисса цокала…
— Лисса? — покатилась со смеху Дара, — Следит за лиссами?
— Йа тут при чём, йа её не называл, — отмахнулся грызь, — Она цокала, что по их подсчётам на острове собралось до сотни зверей!
— Да ладно? — усомнилась серенькая, — Они бы тут как рябина, гроздями висели.
— Да не цокни, полеметрию изучала? В длину тысяча, в ширину двести, получается двести тысяч квадратных шагов — не так уж и мало для сотни лисо, по две тысячи на хвост.
Вычисления казались правильными, да и вряд ли стоило сомневаться и думать, что местные ни для чего придумали сотню лисо, не услышав оную собственными ушами. Правда, по мере прохождения по тропе вдоль берега острова грызи не услыхали ни одного, зато обнаружили немало следов. Тропа же, ныряя по крутым горкам и ныкаясь между мощными стволами ёлок, привела к первому гусятнику — нескольким сарайчикам, огородам и собственно загону для птенцов; грызи отлавливали гусят или даже собирали яйца, а выпускали уже подросших особей, чтобы уменьшить убыток численности. Взрослых гусачин не держали за ненадобностью и главное, вслуху хруропротивности держать вообще хоть кого-нибудь. Как выяснилось, местные не зря грызли свои орехи и в избушке гусятника сидели бельчата, предупреждавшие всех приходивших о том, о чём стоило предупредить: что грызи собираются устраивать большую облаву, поэтому просто так ходить по острову и ерошить зверьков — не в пух. Обойдя стоявших на дороге гусей, четверо отправились по уцокнутому адресу ко второму гусятнику, тому что находился возле пролива, почти разделявшего остров — ширина там была от силы шагов пять, так что по заросшей протоке набрасывали брёвен для перехода, а уж сейчас она просто замёрзла.
