— Да, — сказал Керекеш и, волей-неволей остановившись, мысленно поставил почтальону диагноз: цирроз печени.
— А вы, доктор, про это не думайте.
— Как прикажете вас понять?
— Предначертано это было, так я понимаю.
— Вот как?
— Литр чистого алкоголя, господин главный врач, никогда, можно сказать, не приносил пользы здоровью. Не укреплял, так сказать. Я тоже пью, но не…
— Господин Липтак, точно еще ничего не известно. Во всяком случае, алкоголь не явился непосредственной причиной…
— Нет?
— Нет.
— В той пузатой бутылке был метиловый спирт. Притащил он его с работы. Я что знаю, то знаю. Иван, мир праху его, был натуральный перегонный куб.
Керекеш понуро молчал.
— Все одно он сыграл бы в ящик. Раньше ли, позже, все одно бы сыграл, — рассуждал почтальон.
— Почему вы мне это говорите? — вдруг рассердился Керекеш.
— Да-да, господин главный врач, — с хитровато-покорной ухмылкой сказал Липтак. — Хорошему врачу говорить про это оплошка, потому как надежа есть завсегда. Разве не так?
Керекеш молча обошел болтливого старика и взбежал вверх по лестнице.
— Приятного аппетита вам к ужину! — крикнул вслед ему Липтак.
Магда поцеловала мужа, заметила его подернутые тенью глаза и вытянутое лицо, но сказать об этом вслух поостереглась. Ей хотелось поднять его настроение доброй вестью.
— Жолту немного лучше, — вполголоса сообщила она, так как дверь столовой была открыта.
— Ты хочешь сказать, что он протрезвился?
— Нет худа без добра, Тамаш. Ведь против алкоголя взбунтовался весь его организм, сама природа замучила мальчика. Мне кажется, он и сам уже сделал соответствующий вывод.
Керекеш отмахнулся.
А чуть позже, несмотря на всю свою осмотрительность, Магда все-таки ступила на мину.
— Как твой коматозный больной? Дядя Иван?
Керекеш в изнеможении рухнул на стул. Напротив сидела Беата и голодными глазами смотрела на сандвичи, Жолт потирал бледную физиономию, а Тибор улыбался неизвестно чему.
Керекеш бросил на жену мрачный, предостерегающий взгляд и кратко ответил:
— Экзитировал.
Жолт поднял голову.
— Экзитировал? — переспросил он фальцетом.
Керекеш положил сандвич, налил вина и выпил.
— Ты его знал? — спросил он Жолта.
— Да так… — неопределенно ответил Жолт.
И вспомнил, как однажды старик Иван, копавшийся возле изгороди, глотнул палинку прямо из бутылки, а он, Жолт, подошел к проволочной ограде и прочел ему идиотское двустишие, которое сочинил Дани: «Чего жаждет бедняга Иван? Выпить он жаждет водки и пива». Старик страшно тогда рассердился. Сейчас бы это двустишие прозвучало так: «Экзитировал бедняга Иван, не надо ему ни водки, ни пива». Жолту вдруг страшно захотелось узнать, как происходит экзитус.
Он взглянул на Беату. Ее гладкое личико не выражало вопроса. К слову «экзитус», как и к другим иноязычным словам, она была вообще равнодушна. А сейчас ее интересовали только сандвичи. Вот что значит быть Беатой, то есть счастливой.
Ужинали без аппетита. Жолт жевал сухую галету, запивая ее минеральной водой, и делал вид, будто ест с удовольствием. Тибор не очень разборчиво бормотал, говоря о себе во множественном числе.
— Посолим сыр! — едва слышно приговаривал он. — Снимем кожицу! Выпьем не торопясь за наше здоровье! Вино прекрасное. Еще стаканчик… Вот так. М-м-м, вот это букет!
Жолт чувствовал, что к сандвичам с ветчиной Магда-два подсовывает отцу сюжеты успокоительного характера. В лаборатории с непроизносимым названием, где работала Магда и где изобретали какой-то новый неоновый светильник, сотрудники приступили к весьма обнадеживающему эксперименту. Отец слушал, одобрительно кивал, словно его и в самом деле интересовали эти события.
— Обнадеживающему? — переспросил он.
Жолт набил рот галетой и незаметно ощупал желудок. Потом выпил минеральной воды. На минуту ему полегчало. Тогда он украдкой взглянул на отца — на лице его уже был написан вопрос: «Почему ты напился, Жолт?» Печальнее всего было то, что этого Жолт не знал и сам.
Дрожа от нетерпения, он норовил выйти из-за стола и улизнуть.
— Останься! — окликнул его Керекеш. — Подойди ко мне!
Жолт вскочил и стал перед отцом; складки на лбу Керекеша прорезались глубже, глаза потемнели.
Он оттянул пальцем нижнее веко Жолта.
— Тебе может сделаться хуже. Прими две таблетки энтеросептола.
— Такие серые шарики? — спросил Жолт, принуждая себя быть приветливым.
— Завтра чай и сухари. И пока побудешь дома.
— Хорошо.
— Кстати, кто такой Хенрик?
— Да мальчишка один, альбинос.
— Альбинос?
— У него совсем белые волосы.
— Ладно, ложись спать!
Жолту не верилось, что допрос окончен. Вновь вырвался у него странный тоненький свист, и, не оглянувшись, он вышел в соседнюю комнату. Одна половина комнаты, отгороженная ширмой, принадлежала ему, а другая, обставленная детской мебелью с зеленой обивкой, — Беате.
Жолт вынул из ящика постельные принадлежности. Он очень спешил, как будто его подгоняли, и все-таки лечь не успел; только-только он влез в пижаму, как дверь тихонько открылась и, потирая подбородок, вошел отец.
— В общем, он альбинос? — спросил Керекеш.
— Да.
— Суть, стало быть, в том, что он альбинос и лишь между делом вор.
Жолт молчал. Комната перед его глазами тихонько кружилась, и он старался держаться прямо. Ему казалось, что в этот раз отец будет краток: в глазах его светилась тихая грусть, не соответствующая произносимым словам. Без пиджака его худые плечи казались насильно выпрямленными.
