— Нет? А почему?
Вот тут-то Жолт и совершил роковую ошибку. Подавив судорожный позыв к кашлю, он с трудом выдавил:
— Йокаи меня не интересует.
— Прекрасно, — холодно, с расстановкой произнес Керекеш. — Однако я должен сказать тебе, Жолт, что вообще ты не ухарь. И нет никакой надежды, что ты им когда-нибудь станешь. В настоящую минуту ты просто гаденький хулиган! И эти украденные шнурки отнюдь не делают тебя ухарем. Умойся, Жолт, и ложись спать.
Отец вышел, а Жолт бросился в ванную и изверг из себя сухари и чай.
*
Лежа на тахте, Магда читала. Махнув приветственно Керекешу рукой, она сказала:
— Я хочу тебя кое о чем спросить.
Керекеш рассеянно взъерошил ее черные, коротко стриженные волосы.
— Читай.
Магда засмеялась. Она знала, что дочитать книгу сегодня ей не удастся: сегодня Керекеш не в ладу сам с собой и, безусловно, ему нужен арбитр. Вот он, уже уйдя в свои мысли, бесцельно передвигает на столе блокноты и книги, потом направляется к двери, как будто хочет уйти, но неожиданно поворачивает назад, и глаза его начинают слегка косить.
— По-моему, здесь немыслимый беспорядок, — сказал Керекеш.
— Да, — согласилась Магда.
— Не понимаю, почему тренировочный костюм и грязные носки мальчика валяются в кресле. И почему свисает антенна приемника. Она болтается так по меньшей мере недели две. Жолт обещал ее сделать. Обещания Жолта… У меня, очевидно, бред.
Неожиданно из холла ворвался Тибор:
— Я запретил ему трогать приемник! Правда, милая, мы ему запретили?
— Правда, — сказала Магда, переворачивая страницу.
— Ты сегодня, надеюсь, гулял? — обратился Керекеш к брату.
— Разумеется, — сказал Тибор.
— Сколько? — с пристрастием допрашивал Керекеш.
— До церкви на площади Па?шарет, потом дальше, до самого ада. Тебе не попадалась сегодняшняя газета?
— Ты гулял недостаточно. Очень мало. Если ты будешь торчать в квартире и к тому же лежать, тебе снова не миновать пневмонии.
— Я сгребал в саду опавшие листья. А завтра пойду на могилу к Тэрике. Ее надо расчистить. Доброй вам ночи, милые, — пролепетал Тибор смущенно, так как вспомнил, что листья сгребать он так и не кончил.
— Вот газета. Спокойной ночи!
Керекеш продолжал прокладывать дорогу от двери к столу и обратно.
— Сейчас, — сказала Магда. — Еще полстраницы.
— Читай, не спеши.
Магда снова коротко засмеялась и захлопнула книгу.
— Мы забыли про щенка, — сказал Керекеш.
— Его перед сном выводила Беата.
— Конечно, Беата.
Глаза Керекеша на мгновение блеснули.
— Я тебя слушаю, — садясь и закуривая, сказала Магда.
Керекеш слабо улыбнулся и присел на тахту.
— Что-то во мне подошло к концу.
— Твое терпение?
— Нет. Раздумья.
— Но раздумьям никогда не бывает конца.
— Я имею в виду Жолта.
— Разумеется. Ты думал достаточно громко, из детской было отчетливо слышно. Это был монолог. Мальчик и не пытался бить по мячу.
— Нет, конечно. Но сейчас и это мне уже безразлично. Тысячу раз я старался вызвать Жолта на откровенность… Минутку, позволь мне закончить. Ты утверждаешь, что Жолт всего лишь отбивает мне мяч. В действительности же он от мяча уходит и заставляет меня играть в одиночку. Но почему? Можешь ты мне сказать?
— Из-за его положения…
— Понятно. Я согласен, что мы сталкиваемся с ним в положениях противоборствующих. После побега, после драки мы обсуждаем его непонятную жестокость, его грубость, жалобы учителей на неуспеваемость, на угрозу провала, на проказы et cetera6 . Положения эти создал не я. Ты собираешься возразить?
— Собираюсь. Но то, что я хочу сказать, сформулировать трудно. Послушай. Ты ему заявляешь, что он ошибается, причисляя себя к категории ухарей. Ты ему заявляешь, что он вовсе не ухарь. Что же он отвечает? «Нет, конечно, и быть им не желаю». Будь скромен, мой мальчик, — это ты ему говоришь, — читай Йокаи, и чтоб тебя не было ни видно, ни слышно. На это он отвечает: согласен, но Йокаи мне не интересен. Тебе не кажется это странным?
— Что ты усмотрела здесь странного?
— Его искренность. Разве ты ее не заметил?
— Так ты полагаешь, что он искренен? Что он действительно не хочет казаться кем-то?
— В разговоре с тобой — нет. В разговоре с тобой больше всего ему хочется превратиться в ничто. В известном смысле это и происходит.
— Это ты говоришь серьезно?
— Совершенно серьезно. Сегодня утром он спрашивал Тибора, какова его, Жолта, стоимость. Стоит ли он столько, сколько, к примеру, лошадь.
— Лошадь? Почему именно лошадь?
— Не знаю. И это ли важно?
— Итак, он спрашивает у Тибора, какова его стоимость,
— Да. Спрашивать об этом тебя по меньшей мере бессмысленно: ты и без всяких его вопросов прямо врубаешь ему в сознание, что он гаденький хулиган.
— Ты считаешь, что я неправ, Магда?
Магда долго и молча гасила сигарету.
— У мальчика появилась странная привычка. Этот его тоненький свист. Ты заметил?
— Еще бы! Свист означает, что он сыт наставлениями по горло или чтоб я убирался восвояси. В общем, нечто подобное.
— Уверен ли ты, что свист означает именно это?
— Да, уверен. У него уже вошло в привычку выказывать мне таким образом свое уважение. А между тем его ответы и аргументы такого сорта, словно он дебил.
— Какие же аргументы?
— Никаких. «Кто такой Хенрик?» — «Альбинос». — «Почему ты уселся?» — «Потому что был стул». Вот его аргументы. Какие тут аргументы? Скажи!
