Вторая попытка - [12]

Уходя из ресторана, я действительно забыла про дурацкое печенье. Развернув бумажку, я прочла: «Дорога, по которой мало ходят, не может быть гладкой».

Как будто я не знала. Надо рассказать Маку, пусть включит в свой репертуар.

Тридцатое июля

С того времени, когда была сделана последняя запись, произошло много нового:

1. Называй-Меня-Шанталь переспала со всей «Великолепной семеркой», а также с двумя другими парнями, которые были недостаточно круты, чтобы войти в этот список. Я надеюсь, что в следующем году высшие силы, распределяющие жилье, избавят меня от моей адской соседки.

2. В своей комнате я провожу мало времени, потому что там какой-то рассадник любовников Называй-Меня-Шанталь. Поэтому я завязала квазидружбу с девушками на этаже, это дает мне надежду, что в следующем году мне удастся подавить в себе врожденные антисоциальные склонности и наконец начать общаться с людьми, пусть это и не Хоуп.

3. Меня удивило то, как мастерски Бриджит сыграла Елену в спектакле «Сон в летнюю ночь». Похоже, что ее успех в прошлогодней весенней пьесе все-таки не был случайностью. Она уверяет всех, что в колледж она не пойдет, а отправится прямиком в славный Голливуд. Это стало одной из тем для наших споров, во время которых она все время жевала свой конский хвост.

4. Мне пришлось услышать слишком много стихов о тщетности человеческого существования.

5. Все сошлось один к одному: меня непреодолимо тянет к красавчикам гомосексуалистам.

Вам, возможно, интересно, по какой причине я об этом не написала. Потому что у меня не было дневника, чтобы это сделать. А не было его у меня по причине настолько идиотской, что такое могло случиться только со мной.

Как вам известно, все мы обязаны вести дневник, в котором каждый день в течение получаса должны писать на свободную тему, делать домашнее задание и так далее. И, естественно, я очень быстро вернулась к привычке записывать в свой дневник самые отвратительные вещи, поскольку в глубине души я верю в то, что никого, даже Хоуп, нельзя мучить этим бредом. Поскольку я знала, что в конце концов Мак попросит нас сдать эти тетради ему на проверку, я для учебы завела другой дневник, содержание которого подвергалось строгой цензуре, в отличие от моего личного дневника. Обе тетради у меня совершенно обычные, обложки — в черно-белую крапинку.

В прошлую пятницу Мак попросил нас сдать тетради, чтобы он смог прочитать их на выходных. Сами понимаете, куда я клоню, поэтому сразу перейду к делу:

Я СДАЛА НЕ ТУ ТЕТРАДЬ.

Психологи скажут, что я сделала это нарочно. Мол, я подсознательно хотела, чтобы он прочел о моих переживаниях, в особенности о тех, которые касались его самого.

Единственной моей мыслью в те сорок восемь часов, прошедших между осознанием этой ошибки и следующим уроком, было: «Черт! Черт!» Когда в пятницу утром я попыталась объяснить Маку: дескать, произошло ужасное недоразумение, он сказал, что для него это дополнительная причина, чтобы прочесть это. Затем он процитировал Александра Поупа:

— «Наблюдая за самим собой, мы становимся все более и более неравнодушными по отношению к наблюдателю».

— Эээ… но…

— Никаких «но», — отрезал он. — Обсуждение закончено.

И оно было закончено. В течение пяти следующих дней Мак ничего не говорил о моем дневнике. Тем временем я лелеяла надежду, что остальные ученики начинили свои дневники еще более диким бредом, чем я. Я надеялась, что эта чушь покажется Маку достаточно невменяемой и что он пропустит мимо внимания мои эротические увертюры. Я даже думала, не обратиться ли мне к викканцам, чтобы они прибегли к магической силе пяти лучей пентаграммы и помогли моим надеждам воплотиться в реальность. А что, если мне придется возвращать долг, отдав свою душу темному властителю подземного мира? Цена невелика, что ни говори.

И вот сегодня, в понедельник, когда весь класс ушел на обед (я) и на традиционное кровопускание (все остальные), Мак открыл мой дневник и сказал мне:

— «Преимущество эмоций заключается в том, что они вводят нас в заблуждение». Оскар Уайльд.

— Эээ…

— Давай-ка это обсудим.

Да, давайте обсудим, что ему за тридцать, я несовершеннолетняя, и что меня обуревает похоть по отношению к нему в той совершенно неуместной (учитель/ученица «Не Стой Так Близко Ко Мне») манере, которая легко может подмочить репутацию и за которую других арестовывают, и мы сейчас одни в классной комнате, никого больше нет, стоит жара, и мы потеем, и он говорит о том, что вводит меня в заблуждение, и на мне не так много одежды, и…

— Не стесняйся того, что ты написала обо мне… — начал он.

Я хотела сказать: «О нет, я совсем не стесняюсь. Я считаю, что нужно уметь формулировать свои самые потаенные мысли и чувства, даже те, которые считаются в обществе неприемлемыми или даже, да-да, противозаконными. Иначе зачем человеку мозг, если запретить свободу самовыражения?»

Но у меня получилось: «Неееааа».

— Ты читала мои произведения, не так ли?

— Да-да! Конечно! Я обожаю ваши книги, — соврала я. Я ничего не слышала ни о нем, ни о его творениях до того, как поступила на эту летнюю программу.

— Тогда ты знаешь, что мой первый роман, «Маменькин сынок», — это полуавтобиографическое повествование о том, как я боролся за свое право вылезти из клозета.