Всяческие истории, или черт знает что - [6]

Конечно, у Юрга манера выражаться была куда проще, но приблизительно так он и думал, когда уговаривал Курта направиться в низины. Ни Поста, ни Пасхи, служившей для них только знамением весны, люди там не замечали, но это их и не заботило; ели, что было, а религия у них была такая: делай, что в твоей власти. Тем не менее, распри в это время утихали, а мирное время Курту ничего не сулило…

Прекрасным апрельским утром, вволю наевшись овсяной каши, овес для которой, впрочем, вырос не на его поле, да еще употребив вдобавок внушительный кусок мяса, поскольку не знал, когда в следующий раз удастся поесть, Курт сообщил матери, что сегодня уезжает, и велел Юргу седлать коня. Тут старуха Гримхильда, конечно, рассвирепела как никогда, и Курт остался бы дома, не вмешайся Юрг, который сказал пару крепких слов в защиту молодого хозяина, а потом еще пару, уже поспокойнее, объяснив, чем тот займется. Сам же он наймет в замок мальчишек Зайбольда, которые будут прислуживать еще лучше. Наконец Гримхильда одобрила поездку, снабдила Курта старым камзолом, да еще и выдала пару монет из тех, что он раз принес домой и которые, на ее взгляд, не представляли особой ценности.

Ни один рыцарь с сотней копий за спиной не выезжал за ворота так гордо, как Курт на своей старой кляче из-под низкого свода своего замка; с гордостью смотрел ему вслед Юрг и думал о том, каким же он вернется домой, а Гримхильда смотрела злобно, как вдруг в ней проснулись материнские чувства. А что если он не вернется, подумала она, и слезы брызнули у нее из глаз. К несчастью, у ног ее ковылял старый ворон — он-то и стал козлом отпущения, на нем она и выместила весь гнев, так что сердце ее вновь смягчилось. С удивлением провожали взглядом обитатели ветхих хижин своего разодетого хозяина, и словно дикие кошки шмыгали по кустам голые ребятишки, чтобы поглазеть на него подольше. У Курта же гордость вскоре унялась — на коне, да еще с копьем у стремени было ему неудобно, куда удобнее пешком и с дубиной наперевес. Встревоженный и испуганный, медленно скакал он вперед, погрузившись в неприятные размышления: стоит ли ему, чтобы преуспеть в жизни, порешить первого же, кто встретится ему на пути, или все-таки попросить об одолжении? Решить он никак не мог — уже тогда первый выход в свет был делом не из легких, каким бы дерзким ни слыл ты у себя дома. Сегодня молодым людям навряд ли стало легче; их на год забрасывают к лягушатникам, а то и на полгода к какому-нибудь писарю — отсюда и дерзость, причем в избытке.

Времени поразмыслить было предостаточно, по дороге никто не встречался, и чем дольше он скакал, тем тяжелее было у него на душе; ветер донес до него удивительные звуки, он остановился, прислушался, но никто не показался. Наконец между буков разглядел он крепость Зееберг, выпрямился в седле, поднял копье и пришпорил коня; он надеялся, что часовой возвестит о его приближении, потому как хозяин замка славился гостеприимством.

Но никого и в помине не было, ни единой птицы не кружило вокруг темной башни. Курт поскакал дальше, часто оглядываясь, не выехал ли кто-нибудь вдогонку, — но вот незадача, из замка никто не показался. Курт был раздосадован; заприметив небольшой замок оруженосца фон Оенца, он вспомнил, что говорил ему Юрг: во время таких странствий не стоит дурить, а лучше постучаться в первые же попавшиеся на пути ворота, пока не протянул ноги с голодухи. С одной стороны, не так уж и далеко он уехал от дома, но конь шел медленно, а крепкие размышления способствуют пищеварению; а потому подъехал Курт к воротам. Замок был небольшой, да и располагался недалеко от дороги. Конь, видимо, вспомнил, как выглядит солома, радостно заржал и избавил всадника от необходимости напрасно дуть в рог перед запертыми воротами — они уже распахнулись, а внутри ждал самый радушный прием.

Хозяин замка был человек веселый, средних лет, в прошлом бравый солдат, а теперь бодрый пропойца, были у него три миловидные дочери и жил он, ни о чем особенно не заботясь, ибо владел внушительным для оруженосца богатством, помогал вместе с друзьями, пусть и не деньгами, в строительстве и обороне монастыря Святого Урбана и рассчитывал на славные деньки в компании веселых монахов. Ему, должно быть, доводилось слышать о молодом буяне из Коппигена, и слухи эти были не самые лестные, ибо даже если на свет Божий выходит далеко не все, мало такого, что можно вовсе сокрыть от посторонних глаз. Господин фон Оенц, однако, не придал этому значения; увидев Курта с гербом Коппигена, да еще столь нелепо экипированного, он от всей души рассмеялся, так что Курт и не знал, хвататься ли ему за копье или нет.

Росту Курт был изрядного, да и лицом приятен, но теперь, облаченный в обветшалый камзол, он был немыт и покрыт коростой, движения его были неуклюжи, и все, что старый хозяин о нем слышал, делало его появление еще более комичным. За копье Курту браться, впрочем, не пришлось — прием был радушный, да и стол в зале накрыли такой, какого дома никогда не бывало: вино подавали не из Штайнхофа и даже не из Вилладингена — то был благородный напиток, старый хозяин знал толк в выпивке, а приправ в мясе было столько, сколько старая Гримхильда не использовала и за год.