Всяческие истории, или черт знает что - [5]

Над землей забрезжил свет весеннего солнца; Курт и Юрг пришли к согласию, что будущий герой и ладно скроен, и сшит крепко, а еще здоров и силен, только одного не хватает для странствий по миру (причем для того, кто собирается стать рыцарем, вещи довольно существенной), а именно — лошади. Когда-то у них были лошади, но все старые кобылы до конца прошли по пути бренной плоти. На покупку новой денег не было, поскольку достать их тоже было неоткуда. Можно, конечно, это дельце обделать иначе, но они до сих пор еще ни одной лошади не уводили. Однако положение было отчаянным, не мог же Курт пешим отправиться на ратные подвиги. Так что иного выхода не было, и Юрг отправился на разведку. Для молодого господина он, разумеется, хотел достать молодого жеребца, сильного и красивого, в пене и мыле, чтобы люди еще задолго до его появления разбегались в стороны и думали: не иначе как королевич скачет. Да вот только найти такого жеребца, когда все лошади не на выгоне, можно было только в крепко-накрепко запертых конюшнях, воровать из которых было не так и весело. К тому же он был не слишком уж высокого мнения об умении молодого господина обращаться с лошадьми. Конечно, ездить верхом тот умел, но обуздать молодого дикого жеребца — совсем иное дело. Наконец, разыскал он старого монастырского коня, коротавшего свой век у какого-то мызника. Темной ночью его увели; на их радость хозяин крепко спал, иначе пришлось бы им несладко, поскольку конокрадство, как известно, дело щекотливое — кони ржут, к тому же громко, особенно если чьи-то незнакомые руки уводят их от собратьев. Когда конь оказался в замке, ржание его разносилось на всю округу: в ольшанике встрепенулись лысухи, утки взлетели с озера, олени вскочили на трепетные ноги и прислушивались, что мог бы означать этот незнакомый звук, кабаны недовольно захрюкали, что кто-то еще в их владениях осмеливается в голос заявлять о себе. И только две старые охотничьи собаки радостно вспрыгнули и отчаянно завиляли короткими хвостами в ответ на привычные звуки, напомнившие им о былых радостных днях.

Но не только лысух и оленей встревожил этот звук, не только кабан разозлился, в ярость пришла и старая Гримхильда, смутились и Курт с Юргом. Мать была в гневе, ибо из дома уходила грубая сила — отныне ей придется довольствоваться обществом одного лишь старого Юрга. И кто теперь будет добывать ей пропитание и утолять ее алчность? Раньше она осознавала неотвратимость этого отъезда, теперь же, когда пришло время, в ней возобладало себялюбие, которое не видит ничего, кроме собственных лишений, — возобладало над коротким умом старухи, желавшей день за днем получать привычную добычу. А потому принялась она отчаянно браниться и слышать ничего не хотела о том, чтобы дать согласие. Но не ругань смутила Курта и Юрга. Она всегда так себя вела, сказал Юрг, прежний господин никогда не обращал на это никакого внимания, и ему не следует. Собака лает — ветер носит, только он уедет, как она замолчит. Но никак не могли они решить, по какой дороге Курту отправиться за славой и богатством. Теперь им казалось, как кажется всяким родителям, отправляющим детей в свободное плавание по житейским волнам, что не хватает им важных знакомств. А так подъехал бы к какому-нибудь имению да крикнул бы: «Я такой-то и такой-то, батюшка и матушка шлют вам привет и просят приютить меня на время, а я буду сильным и верным слугой вашим». Но этого Курт сказать не мог. Имена его отца и матери не могли служить хорошей рекомендацией — там, где они были известны, не стоило появляться, хорошего приема ждать не приходилось, а потому лучше всего было скакать куда глаза глядят, положившись на удачу.

Но куда же ему отправиться? То были хорошие времена для отчаянных молодцов, что мечом добывали себе блага за счет других людей. Рассказывают, было в Израиле время без царей, и каждый делал что пожелает; так было тогда и в Германии. Кайзера, который следил бы за порядком, не было, каждый жил как придется.

Кайзер Фридрих был благородным человеком и могучим героем, да только затеял такое, что было не ко времени и ему не под силу, — захотел он подчинить себе самого Папу, подчинить своей власти Церковь; смело и упорно шел он к своей цели. Но как благородной лошади докучают осы и шершни, так случилось и с кайзером Фридрихом Вторым: Папа наслал на него такое количество насекомых (в насекомых удалось ему обратить даже сыновей кайзера) и так они мучали благочестивого героя, мешали ему на каждом шагу, что своей цели он не достиг, а когда отправился за победой в Италию, Германия распалась. И стал он кайзером, который стремился взлететь выше всех, но достиг меньше прочих, разве что упокоения в смерти для своего бренного тела и мира для души.

На западе города́ уже начали наводить у себя порядок, попасть в лапы бернских медведей никому не хотелось, да и Фрайбург приглядывал за окрестными землями; жителям Кибурга по воле городов также приходилось поддерживать порядок, да им и самим это было на руку. На востоке же, в низинах, жизнь была веселая — то бишь, то вверх, то вниз — и каждый делал все, что в голову взбредет, потому что сильных или слабых тогда не было; повсюду царили раздор и междоусобицы, и каждый, кому заблагорассудится, в любой момент мог внести свою лепту.