Всяческие истории, или черт знает что - [3]

К тому времени в замке жили всего двое из семьи фон Коппиген, мать и сын; отец погиб молодым. Мать была из знаменитого графского рода, но давно уже скорее зла, нежели красива: вокруг рта у нее росли длинные волоски, топорщившиеся, словно у кошки. К тому же была она слишком высока и худа, а под колючими глазами располагался кривой нос; а еще — чудовищно надменна и жестока к людям и зверью. Сына ее звали Курт, это был сильный парень, но необузданный, грубый и заносчивый; едва заметив его, все приходили в ужас. Замку принадлежали крестьяне, но крестьяне — что поле: если истощить его силы, урожая не жди, а если истощить силы людей, довести их до изнеможения, то и податей от них не дождешься. Как раз в то время появилась поговорка: «Купил бы крестьян, да в деньгах изъян». В те времена даже самому кайзеру никто не хотел ничего платить, ни у кого не было ни гроша, все поглотила зарвавшаяся знать и война. А что крестьянину поля, если у него и скота нет? А если крестьянин не собирает урожая, какой барам прок от его десятины и барщины? В Коппигене дошло до того, что земля больше не плодоносила, ибо нечем было ее возделывать, так что и господам, и крестьянам приходилось жить дарами лесов и рек, охотой да рыболовством. Конечно, рыбы в реках тогда было куда больше, да и размером она была поболее пальца; в тех местах еще водилась отличная форель, да и лосось в некоторые ручьи заходил, и куда более редкие рыбины — карпы — обитали в те времена в стоячих водах. Кабаны встречались едва ли не столь же часто, как теперь зайцы, косули скакали по лесам и долам, даже гордый олень прокладывал себе порой путь сквозь кустарник, переплывал реки, а когда охота принимала серьезный оборот, искал укрытия в мрачных ущельях голубых гор.

Рыбы и дичи у Гримхильды — так звали госпожу фон Коппиген — было вдоволь, да и дрова ей не приходилось ни покупать, ни экономить. Но дичь и рыба, как бы хороши они ни были, приедаются так же, как картофельная похлебка и капуста, если каждый день, месяц за месяцем, подкреплять ими силы. К тому же у бывшей графини потребностей было больше, чем просто два-три раза в день наесться досыта, — ей хотелось производить впечатление, иметь власть и почет; когда дело касалось нарядов и стола, она не желала в своем кругу оказаться последней, а если так случалось, становилась язвительной и злой, и тогда не гнушалась никакими средствами. Приданого за нее, если не считать нескольких украшений и платьев, не дали, да и у мужа ничего, кроме опустевшего имения, за душой не было; но Гримхильда хотела показать простым дворянкам, что значит быть графиней, и каждый раз, когда выпадала возможность отправиться в Бухэгг или Бургдорф, а то и поехать в Золотурн, блистать ей там хотелось ничуть не менее ярко, чем графиня Кибургская или сами обитательницы Бухэгга. Так вот, добро в Коппигене скоро кончилось; тогда хозяин замка решил раздобыть его принятым среди тогдашней знати способом, но пал в сражении с пастухом, у которого хотел отнять стадо. Так что после себя не оставил он ничего, кроме маленького истощенного имения, нескольких нечестивых родственников да сына Курта, еще мальчика, но уже сильного и наделенного таким характером, что считал дозволенным все, к чему испытывал склонность. Несладко пришлось графине Гримхильде: извне средств не поступало, а все, что у нее было ценного, она вынуждена была продать. Свет ей пришлось оставить, а потому становилась она все злее и что ни день попрекала сына его молодостью и слабостью, и плакалась, как хорошо жилось ей при муже, а сын-де стал для нее разве что обузой и тяжким бременем. Курт старался как мог: в охоте и рыбной ловле он скоро стал первым — уже мог выстоять против кабана, а от его остроги не уходил ни один лосось. Но когда он, преисполненный гордости, возвращался домой с добычей, мать высмеивала его, говорила, будто бы он приносит ей лишь то, что есть у каждой беднячки. Поначалу такие упреки возмущали его, но мать с невероятной силой подавляла сына, так что со временем они превратились в острые жала, заставлявшие его упражняться с отчаянным усердием, овладевать любым оружием. Юрг, слуга, товарищ отца, воспитывал Курта и обучал, как и в каких случаях следует применять силу, и прочим хитростям.

Так что повзрослеть юноше пришлось очень быстро. Скоро он перерос своего учителя. Ему было не более восемнадцати лет, когда он вручил матери первые плоды своего воспитания: скарб убитого им уличного торговца. Мать обрадовалась первому геройскому поступку сына, но галантные времена, когда она выходила в роскошных украшениях, для нее давно прошли, теперь же наступило время, когда человек со все более пугающей страстью погружается в накопительство, словно тем самым может душу и тело выкупить у смерти. Она заперла добычу в один из множества пустых сундуков и отправила сына на новые подвиги. Но совершать их ему следовало с осторожностью, окутывая тайной и коварной хитростью. Владетели соседних земель беспокоились о безопасности дорог, особенно — из Бургдорфа в Золотурн, близ Коппигена; им хотелось быть уверенными, что путь надежен, что никто там не будет вставлять палки в колеса, и если бы о вылазках Курта пошла молва, не уцелел бы его замок, да и матери пришлось бы еще поискать место, где преклонить свою недобрую голову. А потому набеги свои он совершал где подальше, а не на дороге из Бургдорфа в Золотурн; но все чаще звучала молва об ужасном, свирепом разбойнике, промышляющем между Бургдорфом и Лангенталем, или Золотурном и Херцогенбухзее, или Золотурном и Бюреном; особо опасен он был для купцов и, по слухам, обладал невероятной силой и статью. Пытались идти по его следу, да только как он появлялся, так и пропадал. Курт знал каждую расселину, каждый брод, каждую тропку в лесах и на болотах; верхом преследовать его в этих местах нечего было и думать, а пешему за ним было попросту не угнаться. Да и Юрг обычно был неподалеку, помогал, а то и направлял преследователей по ложному следу. Так провел Курт несколько лет, а Гримхильда тем временем наполнила не один сундук, но была все же недовольна сыном, который приносил домой все меньше, да и приходил все реже. Курт спутался со всяким отребьем и все, что ему удавалось добыть, люди эти тем или иным способом забирали — за игрой, а то и через девок с их ласками да забавами. За этой дикой, вольной жизнью в лесах и ущельях он с радостью забыл ворчливую мать в мрачном замке. Ей же это пришлось не по душе, да и Юрг был недоволен. Мать желала, чтобы сын принадлежал только ей. А потому даже и не пыталась пристроить его в какой-нибудь богатый замок; там ему пришлось бы прислуживать какому-нибудь рыцарю, а ей — снова испытывать нужду. Юрг не одобрял всей этой разнузданной разбойничьей жизни, как и все старые слуги, привязанные к дому почти так же сильно, как к хозяевам и прежним временам, на смену которым в очередной раз пришли новые. Старый господин тоже был человеком буйным и необузданным, но оставался рыцарем — на коне, с мечом и пикой; он не бегал на своих двоих с дубиной и клинком, что уж совсем не по-рыцарски. Бывало, что и Юрг тащился за ним верхом на своей кляче — чем не рыцарь! Замок же давно превратился в разбойничий притон — пробраться внутрь можно было только спешившись, и покидать его приходилось таким же образом, но в этом старик просто-напросто отказывался себе признаться.