Вся проза в одном томе - [170]

— А зачем же мне разводиться, если я люблю его? Ведь его когда-нибудь вылечат, выпустят — и мы заживём снова нормальной жизнью.

А она мне:

— Ты что, дура? Не понимаешь, что его не выпустят? Хочешь вслед за ним отправиться, а ребёнка сиротой оставить? Давай разводись, а то уволю. Мне здесь такого позора не надо.

Вот и пришлось мне заочно с ним развестись. А то как бы я тебя кормила без работы? Думала, не увижу его больше никогда. Так хоть ребёнка его воспитаю и человеком сделаю. Тосковала по нему — но хоть что-то от него осталось на белом свете.

Теперь видишь, какой он вернулся? Видишь, что он и правда больной? Уж и не знаю, почему его отпустили. Видать, безобидным сочли. Не боятся больше, что с топором на меня кинется. А речи всё те же — только ещё безумнее. Совсем у бедного крыша съехала. Кто ж знал, что может такое быть. Конечно, это правильно, что его тогда изолировали. Он и правда был не в себе. Уж не знаю, как насчёт его друзей. То ли они на него влияли — то ли он на них. Я из них больше никого не встречала с тех самых пор.

Рассудок — такая штука, сынок. Никто не застрахован. Болеешь — и сам даже не знаешь этого. Потому и не могла я тебе всего рассказать. Стыдно мне было, что отец у тебя — шизофреник. Ты и сам видишь, что он не в себе. Тогда это не было так заметно. Но куда мне с врачами спорить? Им лучше знать. А теперь он вернулся — и никуда не денешься. Это наш крест. Мы могли бы его отправить куда-нибудь в клинику или дом престарелых. Но не имеем права. Это испытание нам Богом послано. И мы обязаны о нём заботиться до конца его дней. Потому что он — твой отец и мой муж. Хоть я и вынуждена была с ним развестись — но перед Богом он моим единственным мужем был и останется, пока я жива. И отца у тебя другого нет и не будет. И некуда ему больше пойти. Не на улицу ж его выбрасывать. Потерпи, уж недолго ему осталось.

Я выслушал мамину исповедь до конца — и в очередной раз поразился всё тому же противоречию в её взглядах. С одной стороны — она была полностью согласна с диагнозом. Осуждала отца за крамольные речи и всерьёз считала, что его изолировали справедливо и за дело. По сути — она отреклась от него. И до сих пор боялась его крамольных речей. Но с другой стороны — православие в ней говорило, что мы обязаны заботиться о нём, каким бы он ни был антисоветчиком и диссидентом.

Однако же я видел своими глазами, что отец и в самом деле тронулся умом. По моей душе скользнуло мерзостное чувство хрупкости и тленности собственного рассудка. Если вполне нормальный, адекватный, образованный человек мог в одночасье превратиться в столь жалкое существо — разве кто-нибудь может быть абсолютно уверен, что с ним не произойдёт то же самое? Если такое могло случиться с ним — значит, может случиться и со мной? Где гарантия, что меня не постигнет та же участь? Разве кто-нибудь в этом мире застрахован от того, чтобы закончить свою жизнь в психушке? Где проходит эта тонкая грань между умом и безумием? И кто определяет её?

Нет, думал я, не может этого быть. Очевидно, он всегда был таким, пусть не до такой степени. Пойдёт ли нормальный человек работать кочегаром с такими мозгами? Мама вечно жалела своей христианской жалостью убогих и попрошаек на улице, подавала им копеечку на пропитание. Вот и за отца пошла не иначе из жалости — это вполне в её духе.

Однако я впервые понял, что мамин страх за мою жизнь и свободу — не просто галлюцинации. Он был основан на печальном жизненном опыте, повторения которого она боялась больше всего на свете. В тот момент я понимал маму и сочувствовал ей. Уважал её решение развестись с отцом. Считал, что в той ситуации она поступила правильно. В данном случае я встал на сторону партийных воззрений матери — и поэтому не понимал их религиозную сторону. Не мог согласиться, что это — наш крест. Не хотел заботиться об этом человеке до конца его жизни, терпеть этого сумасшедшего в нашем доме ещё чёрт знает сколько лет. Не был уверен, что смогу и дальше строить из себя преданного сыночка, делать вид, будто уважительно к нему отношусь. Он был мне противен, и я мечтал скорее избавиться от него.

VII

Я долго не решался познакомить Валю с отцом. Боялся, что она в ужасе разорвёт отношения со мной, как только его увидит. Но рано или поздно они должны были встретиться. Валя грозилась, что не выдержит, просто придёт к нам домой и сама его увидит. Я решил, что, если уж им так или иначе суждено познакомиться — лучше пусть это будет организовано.

Валя не отличалась большим умом. Она решила, что, если нужно произвести хорошее впечатление на мужчину, кто бы он ни был по возрасту и статусу — значит, нужно надеть самую короткую юбку и блузку с самым глубоким вырезом. Она красилась целый день и зарисовала своё лицо до неузнаваемости.

Сама встреча прошла совсем не так, как я опасался. Не буду описывать её в деталях. Я их и не помню. Они и не особо важны. Главное, что ни один из моих страхов не оправдал себя, отчего непосредственно во время встречи я пребывал в исключительно благодатном расположении духа. Отец даже показал, что может иногда прилично вести себя за столом, если сильно захочет.