Вся проза в одном томе - [169]

Жаль, недолго оно продолжалось. Как-то вдруг начал он к нам друзей приводить. И всё какие-то такие — из интеллигенции, как и он. Я-то не против, пусть общается. Даже рада была — а то что ж он всё один да один. Собирались на кухне, вот на этой самой, обсуждали что-то своё. Пьянок не устраивали. Помню, замечала я, что как ни зайду на кухню — они как-то вдруг замолкают, будто что-то скрывают от меня, не хотят при мне говорить. А я, как все женщины, любопытная. Каюсь: подслушивала их иногда. Интересно же, о чём они там таком секретном толкуют. А как прислушаюсь — аж страшно мне становилось до жути.

Тут мама боязливо оглянулась по сторонам, словно кто-то мог нас услышать, наклонилась к самому моему уху и перешла на едва слышный шёпот:

— Вот точно как ты рассуждали. Всё им было не так. И генсеки сплошь — варвары безграмотные. И лучшие люди по лагерям да за границей. И революция — проклятие наше вечное да мрак безысходный. И вроде как искривился путь Великой России в семнадцатом году да не туда куда-то повёл. И как всё хорошо было, пока коммунисты проклятые Родину нашу матушку не сгубили и всё прекрасное из неё не вытравили. Запрещённые книги появились в доме. Даже какие-то заграничные издания на языках иностранных. Помню, даже вслух их читали, переводили да обсуждали. Бывало, целую пачку их в укромных местах находила.

А бывало, и вовсе чепуху несли — про какой-то там остров посреди тайги, на котором они якобы все родились. Дескать, все они — потомки князей недострелянных. А я слушаю — и понять не могу: что за ерунда такая? Что ещё за сказочный остров? Какие ещё князья? Может, какое очередное произведение обсуждают? Или это у них шифры какие-то, кодовые фразы для конспирации? А как же иначе? Выходит, что-то задумали они серьёзное. Не сошли же они все разом с ума. Не могли же пять зрелых мужиков одинаково рассудком помутиться.

Я ему говорю:

— Ты что ж это делаешь, Фёдор? Хочешь меня опять одинокой оставить, да ещё и на весь двор опозорить? Хочешь, чтоб тебя, как Синявского с Даниэлем — в тюрьму посадили? Или как Бродского — из страны выслали?

А он мне:

— Ниночка, родная, ты не переживай. Мы же всего только беседуем, никого не трогаем, никому от нас нет никакого вреда.

А как же мне не бояться, когда никого у меня не было, кроме него? Как же мне жить спокойно, когда я любила его и ребёнка от него хотела? А ежели не смогла б тогда забеременеть — никогда б уже не смогла. А как же рожать, когда отец — диссидент? Как же ребёнка растить, когда стука в дверь боишься, когда в любой момент ждёшь, что за ним придут? Сколько ни просила его, ни пыталась на него влиять — он всё меня успокаивал: «Не бойся, Ниночка, мы просто беседуем, никого не трогаем». А сам продолжал. Я уж и друзей его выгонять пыталась и не пускать — но разве ж я с пятью мужиками здоровыми справлюсь? Я уж и книги их запрещённые сжигала — а они только прятали их подальше.

— Ежели ты, Фёдор, о себе не думаешь, — говорила я ему, — так хоть обо мне да о наших будущих детях подумай!

А он обижался на меня, раздражался. Бывало, даже кричал:

— Ничего ты, дура, не понимаешь. Хватит уже доставать меня своей паранойей. Будешь нам мешать — уйду от тебя, так и знай.

Помню, однажды пошёл он с работы раньше меня. Обещал к моему приходу ужин сготовить. Прихожу — а дома ни ужина, ни его самого. А вместо него — какие-то мужики в форме. Всю квартиру вверх дном перевернули. Думаю: всё, конец.

Спрашиваю их:

— А где же мой Фёдор?

— Увезли его, — говорят, — на принудительное обследование в Институт Сербского.

Я даже сразу не поняла. Думала, на Лубянку его отправят. А тут — в больницу.

— А что с ним случилось? — спрашиваю.

— Не волнуйтесь, это просто проверка.

— Да он вроде нормальный у меня.

— Вот и проверим: нормальный он или нет.

Прождала его целые сутки — ни слуху ни духу. Думала: хоть бы он позвонил. Или хоть бы врачи позвонили и сказали, что с ним такое. А то увезли — и пропал человек.

На следующий день набралась я смелости и поехала в этот Институт Сербского. Спрашиваю там всех подряд, у кого можно узнать, где находится пациент и в каком состоянии. А меня посылают от одного кабинета к другому. Добрый десяток кабинетов обошла, пока в одном из них не наткнулась на тётку, которая мне и говорит:

— У мужа Вашего обнаружили признаки вялотекущей шизофрении. Он отправлен на принудительное лечение. Передачи и свидания запрещены.

— Что ещё за вялотекущая шизофрения? — спрашиваю. — Он же нормальный!

А она мне:

— Женщина! Вы кто по образованию? Думаете, Вы лучше врачей понимаете, кто нормальный, а кто больной? Ваш муж опасен для общества. Сегодня он на Советскую власть клевещет — а завтра с топором на Вас кинется. Мы были вынуждены его изолировать. Для Вашего же блага.

— А когда ж его отпустят?

— Как вылечим — так и отпустим.

С тех пор я его больше не видела. А через несколько дней поняла, что беременна. Моя начальница (Тамара Ивановна — помнишь её?) говорит мне:

— Разводись с ним.

Я говорю:

— Как же я с ним разведусь, когда он в больнице?

— В таких случаях разводят без его ведома. Он же у тебя невменяемый, недееспособный.