Встреча [= Свидание] - [7]

Подпись — «Жан», то есть Джинн — ошибка исключается. Все равно я недопонял фразу про подозрения. Чьи? Складываю письмо и засовываю обратно в конверт. Мари пару раз хлопает в ладоши. Спустя некоторое время Жан нехотя делает то же самое.

— Я хочу есть, — говорит он. — Быть мертвым очень утомительно.

Оба ребенка подходят ко мне и властно берут меня за руки. Я не сопротивляюсь, потому что таковы инструкции. И мы втроем, как семья на прогулке, выходим сначала из комнаты, потом из дома. Лестница, коридор внизу и площадка второго этажа ярко освещены мощными лампочками (кто их зажег, спрашивается?). Мари не гасит свет и не закрывает дверь. Я спрашиваю, почему. Ответ столь же непредсказуем, как и последующие события:

— Ничего страшного, — говорит она, — ведь Жанна и Жозеф дома.

— Кто такие Жанна и Жозеф?

— Жозеф — это Жозеф, а Жанна — это Жанна.

И я доканчиваю за нее: «…разумеется».

Она выводит меня за руку на широкий проспект, то идя быстрым шагом, то прыгая на одной ножке по неровной мостовой. Жан, наоборот, еле тащится. Через несколько минут он снова повторяет:

— Ужасно хочется есть.

— У него в это время — ужин, — говорит Мари. — Если его не накормить, он, чего доброго, опять умрет, и мы не успеем поиграть.

С этими словами она заливается отрывистым тоненьким страшноватым смехом. Как и большинство слишком рассудительных детей, она совершенно безумна. Интересно, сколько ей лет на самом деле.

Она небольшого роста, щупленькая, но ей может быть и гораздо больше восьми.

— Мари, сколько тебе лет?

— Ты ведь знаешь, что неприлично спрашивать у женщин о возрасте.

— Даже у женщин твоего возраста?

— Разумеется. В любом возрасте не поздно начать соблюдать правила приличия.

Эта сентенция была произнесена назидательным тоном, не допускающим даже заговорщицкой улыбки. Сознает ли Мари всю абсурдность своих рассуждений? Девочка свернула налево по проспекту, и мы с Жаном последовали за ней. Шаг у нее такой же решительный, как и характер, и это не располагает к расспросам. Внезапно она замирает как вкопанная и спрашивает, окинув меня строгим взглядом:

— Ты умеешь врать?

— Случается, когда в том есть необходимость.

— А я здорово вру, даже когда не нужно. Когда врут по необходимости, это, разумеется, менее ценно. Я могу за целый день ни разу не сказать правду. В прошлом году в школе я даже приз за вранье получила.

— Врешь, — говорю я.

Мой отпор ее ни капельки не смущает — она продолжает со спокойной уверенностью:

— На уроках по логике в этом году мы проходили вранье первой степени с двумя неизвестными. Иногда мы врем хором — потрясающе получается. В старших классах занимаются враньем второй степени с двумя неизвестными и враньем третьей степени. Наверное, трудно. Скорей бы в следующий класс.

После этих слов девочка, так же внезапно, устремляется вперед. Мальчик все время молчит. Я спрашиваю:

— Куда мы идем?

— В ресторан.

— У нас есть еще время?

— Разумеется. Что тебе там в письме написали?

— Что ты отведешь меня туда, куда я должен прийти.

— Тогда, поскольку я веду тебя в ресторан, ты должен пойти в ресторан.

Тут я безоговорочно подчиняюсь. Подходим к пивному бару. Девочка властно и с поразительной силой толкает стеклянную дверь. Мы с Жаном следуем за ней. Я тотчас узнаю кафе, где встретил медичку в красном пиджаке.

Девушка все еще сидит на том же месте посреди большого пустого зала. Заметив нас, она встает. Убежден, что ей хотелось подстеречь меня на обратном пути. Проходя мимо нас, она чуть заметно кивает Мари и спрашивает вполголоса:

— Все в порядке?

— Да, — говорит Мари, ничуть не робея. И сразу же добавляет: — Разумеется.

Лже-студентка уходит, даже не взглянув на меня. Мы усаживаемся за один из прямоугольных столов в глубине зала. По непонятной причине дети выбирают самый темный угол. Они как будто избегают слишком яркого света. В любом случае решает Мари.

— Хочу пиццу, — говорит Жан.

— Нет, — возражает сестра, — ты прекрасно знаешь, что они нарочно кладут туда всякие бактерии и вирусы.

Надо же, думаю про себя, молодежь увлекается профилактикой болезней. Или, может быть, они воспитывались в американской семье? К нам подходит официант, и Мари заказывает на всех горячие бутерброды, две бутылки лимонада и «кружку пива для русского господина». Когда официант молча удаляется, она строит мне страшную рожу.

— Зачем ты сказала, что я русский?

Впрочем, русские пьют столько же пива, сколько французы или немцы.

— Ты русский, потому что тебя зовут Борис. И пиво ты пьешь, как все, Борис Лекёрович!

Сменив одновременно тон и тему, она наклоняется и доверительно шепчет мне на ухо:

— Ты обратил внимание на лицо официанта? Это тот же моряк, что на фотографии в траурной рамке.

— Он действительно умер?

— Разумеется. Погиб на море. Его призрак возвращается в кафе, где он раньше работал, и обслуживает клиентов. Вот почему он никогда не разговаривает.

— А, понятно, — говорю я.

Внезапно перед нами возникает человек в белом пиджаке; он приносит нам напитки. Его сходство с моряком отнюдь не бросается в глаза. Мари произносит чрезвычайно светским тоном:

— Большое спасибо. Завтра мама зайдет и расплатится.