Встреча [= Свидание] - [10]

Значит, все происходит так, будто я случайно заглянул именно в то кафе, которое для них — и столовая, и генеральный штаб. Маловразумительно. Иное возможное объяснение представляется еще более странным: ничего не происходило «случайно», напротив, организация все устроила так, что вопреки собственной воле я был приведен сюда, в бистро, чтобы встретить ожидавшую меня студентку.

Но в этом случае — как меня «привели»? Каким способом? С помощью какого таинственного метода? Чем больше я об этом думаю, тем запутаннее кажется ситуация и тем очевиднее, что передо мной какая-то загадка. Может быть, сперва найти ответ на вопрос о связи детей со студенткой-медичкой. Увы, ничего не проясняется.

Пока я проигрывал в голове все варианты, Жан с сестрой надели на меня черные очки. Резиновый кант внутри облегающей голову оправы идеально рассчитан на мой лоб, виски и скулы. Я тут же отметил, что не могу ничего разглядеть ни сбоку, ни снизу: стекла действительно непрозрачные и сквозь них ничего не видно.

Теперь мы с мальчиком идем по тротуару рядышком. Держимся за руки. В свободной правой руке у меня белая трость, концом которой я шарю впереди себя в поисках возможных препятствий. Через несколько минут я владею этой принадлежностью уже совершенно непринужденно.

Покуда меня ведут как слепого, я размышляю о любопытном процессе постепенного ограничения моей свободы, начавшемся в полседьмого вечера, когда я попал в ангар с манекенами, заваленный ненужными товарами и бракованными машинами, куда меня вызвал «господин Жан».

Там я не только согласился следовать приказаниям девушки — моей ровесницы (или даже моложе меня), но и сделал это под оскорбительной угрозой револьвера (во всяком случае, предполагаемого), уничтожающей ощущение свободного выбора. Кроме того, я без всяких возражений принял решение оставаться в полном неведении относительно моего тайного задания и целей, преследуемых организацией. Меня никоим образом это не угнетало, наоборот, я почувствовал счастье и облегчение.

Затем в кафе малоприятная студентка с видом инспектрисы или учительницы начальной школы вынудила меня пойти по отнюдь не лучшей дороге. Из-за этого мне пришлось лечить мнимого больного, лежавшего на земле без сознания, который на самом деле просто меня разыгрывал.

Все осознав, я не стал возмущаться незаконным приемом, и вскоре оказался под началом десятилетней девчонки, к тому же вруньи и фантазерки. В конце концов я дошел до того, что согласился потерять зрение вслед за потерей свободы суждения, последовавшей за потерей разума.

Вот почему с этих пор я действую, абсолютно не понимая ни того, что делаю сам, ни того, что со мной происходит, не представляя, куда направляюсь, ведомый неразговорчивым ребенком, по-ви-димому, эпилептиком. У меня и в мыслях нет нарушить предписание и подглядеть из-под черных очков, хотя для этого достаточно, вероятно, слегка спустить оправу под предлогом, что якобы зачесалась бровь, и сделать щель между резиновым кантом и носом.

Но ничего подобного я не предпринимаю. Я сам захотел стать безответственным агентом. Не побоялся завязать глаза. Если Джинн пожелает, я скоро превращусь в какого-нибудь примитивного робота. Представляю себя в инвалидной коляске — слепого, немого, глухого… Что бы еще придумать?

Чуть заметно улыбаюсь своим мыслям.

— Почему вы смеетесь?

Отвечаю, что мое теперешнее положение выглядит комичным. На что мальчик повторяет фразу, уже услышанную мной от его сестры, когда мы были в кафе:

— Чего не сделаешь ради любви.

Сначала я подумал, что он издевается надо мной и с некоторым раздражением возразил, что не вижу никакой связи между его репликой и моими словами. Однако после размышления в замечании мальчика мне почудилось нечто совсем необъяснимое. Откуда ему известно о любовных грезах (почти бредовых и, уж во всяком случае, тайных), в которых я не решался признаться даже самому себе?

— Совершенно очевидная связь, — раздался его постоянно срывающийся с низкого на высокий голос, — всем известно, что любовь слепа. Уж вам, по крайней мере, нечего веселиться, быть слепым — весьма грустно.

Только я собрался спросить, не считает ли он, что и любить — грустно (силлогизм, следующий из его утверждения о признаках слепоты), как случилось событие, прервавшее нашу беседу.

Какое-то время мы стояли на краю тротуара (железным наконечником трости я нащупал каменный бортик), и я думал, что мы не идем, пока светофор не даст пешеходам команду двигаться (у нас нет музыкального светофора для слепых, как, например, во многих японских городах). Но я ошибся. По всей вероятности, это была стоянка такси, где Жан ждал свободную машину.

И верно, он посадил меня в автомобиль — довольно просторный, судя по открытой дверце, сквозь которую я проникаю в него на ощупь. Отдаю трость поводырю и устраиваюсь на широком и удобном, скорее всего, заднем сидении.

Пока я усаживался, Жан захлопнул дверцу и, видимо, обошел машину, чтобы сесть слева: я слышу, как открывается дверца, как кто-то залезает внутрь и садится рядом со мной. Мой сосед — явно мальчишка, поскольку он обращается к шоферу своим неподражаемым ломающимся голосом: