Всемирная история. Российская империя - [72]
Именно МВД «постеснялось» назвать избирателями участников сельского схода, от имени которого выдвигались представители на сход в волостях. А с участниками волостного схода и собрания рабочих в европейской части России насчитывалось 3,5 миллиона избирателей – примерно 3,3 % населения. От этой цифры избиратели землевладельческой курии составили 8,7 %. В губернских собраниях они получили 50,2 % мест. И от них зависело теперь, кто будет избран в Думу.
Выборы на уездном съезде землевладельцев проходили в узком кругу – в среднем по 30 человек на уезд. Кровные связи и старые знакомства упрощали, а часто и заменяли политическую агитацию. С помощью двух-трех фиктивных цензов на уезд можно было изменить соотношение сил в пользу желаемого кандидата. Эту картину могли испортить уполномоченные от неполноцензових избирателей. Последние составляли в курии большинство – 90 %, большая их часть приходилась на землевладельцев-недворян. Количество их ежегодно возрастало, поэтому на выборах 1912 г. кадеты, рассчитывая на их участие, надеялись победить. Однако съезды кадетов проводились в неудобных местах и в неудобное время, дробились по национальному признаку или по характеру ценза. В результате только каждый десятый из мелких собственников выбрался голосовать.
На выборах 1912 г. власть, убедившись в послушании духовенства епархиальному начальству, решила использовать последнее для «делания» выборов. Избирателей от священников объединяли в один съезд с другими категориями избирателей и достигали необходимого результата. Единство дворян-помещиков, пассивность мелких собственников и правительственные манипуляции (админресурс) превратили землевладельческую курию в дворянскую. В Четвертой Думе из 61 кандидата из этой курии 56 были дворянами, четверо – священниками, а купец был только один. От общих губернских избирательных собраний в Четвертую Думу прошло 108 помещиков, из них 102 были дворянами.
Проходили выборы и от городских курий. В первой курии в среднем на город приходилось 100 избирателей, давно знакомых между собой, из них 81 % были домовладельцами (во второй курии – 41 %). В России более почетным считалось быть домовладельцем, чем фабрикантом. Если у человека было два имущественных ценза – дом и фабрика, – он считался домовладельцем. В небольших городах среди домовладельцев было немало окрестных помещиков. И когда городские избиратели прошли сквозь сито губернского собрания, оказалось, что в Четвертой Думе из 83 депутатов от городских курий 24 помещика, в том числе 11 предводителей дворянства.
В результате состав Третьей, а особенно Четвертой Думы не отражал настоящих настроений даже тех, кто имел право выбирать, а о раскладе сил в стране в целом и говорить нечего. Правительство имело дело с Думой, у которой не было прочной опоры в стране.
На столетний уже вопрос «Что ж такое случилось в 1917 году?» в вышеизложенном содержатся определенные ответы. Социальная структура общества и его умонастроения изменились со времен реформ 1860—1870-х гг. Земства перестали быть «выхлопом» для социального актива, сформировалась прослойка городского пролетариата, а предприниматели владели значительной частью материальных ресурсов. Крестьянство нуждалось в модели упразднения зависимости от помещичьего землевладения. То есть уже было достаточно поводов для протестных настроений и перерастания их в восстания военных, крестьянские бунты или всероссийские забастовки.
Гасить разгорающееся пламя надо было системно, формируя новый политикум, принимавший идеологию монархии. И следовало воспитывать новое поколение политиков, которые привыкли бы к необходимости диалога с монархией, а также проводить не только экономические реформы (чем займется Столыпин), но и политические, давая легитимный выход общественному недовольству. В Соединенном Королевстве на протяжении XIX в. трижды реформировалось избирательное право, что трижды погасило революционные настроения. Партийная система, даже при возникновении новых партий, таких как лейбористы (трудовики), вводила политический процесс в предсказуемое русло, поскольку многого можно было достичь и без революции. Это притушило доктринальный радикализм социал-демократов (лейбористов), которые отказались от идеи революции в пользу политики реформ. Аналогичные процессы происходили во Франции, в Италии, Германии и Австро-Венгрии.
Могла бы Россия пойти по этому же пути? Могла, если бы «конституционные фантазии» «просвещенных монархов» хоть как-то реализовались раньше. Если бы Екатерина или два Александра (І и ІІ) что-то сделали в сфере политики, чтобы остановить экстремизм. Очевидно, что экстремизм вечен, и в каждом поколении был политической модой (якобинство, анархизм, марксизм, национализм, нацизм, фашизм, исламский фундаментализм). Нет универсального рецепта, как избегнуть рек крови, проливаемых ради реализации утопических проектов.
