Всемирная история. Российская империя - [52]

Вряд ли можно говорить о какой-то исключительной силе и развитости украинского националистического движения до рубежа ХІХ и ХХ вв., даже если сравнивать его с сугубо «неисторическими» народами (согласно терминологии Отто Бауэра, политического деятеля Австро-Венгрии, специалиста по национальному вопросу).

Миллер считает, что при всей важности упомянутых факторов их недостаточно для объяснения неудачи русификации. Причины этой неудачи во многом нужно искать в неэффективности и ограниченности самих русификаторских усилий. Иначе говоря, это не только история успеха борьбы украинских националистов, но и история неудачи их противников.

Сравним политику французских и русских властей. Административные запреты – единственная сфера, где Петербург может конкурировать с Парижем. Именно конкурировать, а не превзойти. Трактуя украинский язык так же, как французы трактовали наречия-«патуа» (а это естественная позиция для сторонников концепции триединой русской нации), российские власти запрещали использование украинского в делопроизводстве, школе, издании книг «для народа», в чем совершенно не отличались от властей французских. Иначе говоря, преследования украинского языка в Российской империи отличались своей жесткостью только на фоне отношения тех же российских властей к языкам других народов империи, но не на фоне французского опыта. И, согласно русификаторской логике, эти репрессии против украинского языка свидетельствуют, с одной стороны, об убежденности в необходимости и нормальности русификации украинцев, а с другой – об отсутствии такой убежденности по отношению, например, к эстонцам, но никак не о сознательном стремлении ущемить украинцев сильнее, чем кого-либо другого. Следует заметить, что «убежденность в необходимости» ассимиляции украинцев имела фундаментальное значение для самого образа России и русских – во времени и пространстве.

Миллер показывает, что в отношении этих запретительных мер в русском обществе и даже в правительственных кругах не было единства. Многие сторонники концепции триединой русской нации полагали, что процесс культурной унификации будет развиваться сам по себе, а усилия властей, особенно запретительного характера, лишь затрудняют его. (Уже славянофил Юрий Самарин высказывался в том смысле, что следует не посягать на украинскую культурную самобытность, а сосредоточиться на укреплении политико-экономического единства. Однако современный ему политический режим оставлял мало пространства для подобных усилий.)

Как бы то ни было, акты подобного рода могут иметь принципиально разную логику. Они могут быть мерами сугубо охранительного, запретительного порядка – и тогда судьба их печальна. Но они могут быть и частью активистского ассимиляторского плана. Однако для успеха наступательной ассимиляционной политики одних запретов недостаточно. Нужны также меры, которые в рамках русификаторской логики можно было бы назвать конструктивными.

Что могло заставить украинского крестьянина заговорить по-русски? Это прежде всего русский язык в школе и армии.[32] Эффективность использования таких инструментов была низкой. Вспомним, что всеобщая воинская повинность была введена в России только в 1874 г., то есть намного позднее, чем во Франции. Избежать армейской службы крестьяне стремились всюду, а в России у них для этого было гораздо больше оснований, чем во Франции, где в армии их питание, жилье, гигиена и одежда были значительно лучше, чем дома. Позднее же, во время Первой мировой войны, российская армия сама стала не только ареной, но и одним из генераторов национальных разделов, приведших к «национализациям» частей в 1917 г.

Продолжая эту мысль, Миллер утверждает, что даже в начале XX в. школа, в силу плачевности своего положения, не могла служить эффективным инструментом русификации. Наладить качественную систему начального образования в Украине, как и повсюду в империи, Петербург был не в состоянии в силу как финансовых, так и политических причин. К последним относится общее ретроградство российских правителей, с подозрением смотревших на саму идею расширения круга образованных людей, а также постоянный конфликт с этими образованными людьми, которые охотнее отправлялись «в народ» с социалистической агитацией, чем служили государственными чиновниками и учителями. Не случайно правительство даже пыталось привлечь чиновников к службе в Украине учреждением специальных надбавок к жалованью.

Русский помещик также не был эффективным проводником русификации. Растянувшаяся на многие десятилетия борьба царских властей с польским землевладением и другими элементами польского влияния в так называемом Западном крае дала весьма скромные результаты. России не удалось создать в Правобережной Украине сколько-нибудь мощного, культурно и социально эмансипированного слоя русских землевладельцев. Даже получивший в Украине землю русский помещик предпочитал жить в городе и никак не мог сравниться по своему культурному влиянию в селе с польским шляхтичем-землевладельцем.

Слабость русских землевладельцев как группы по сравнению с польскими была, в свою очередь, причиной того, что земская реформа не распространилась на западные губернии и земские школы не были способны восполнить слабость государственной системы образования. А энергичное развитие земств на Левобережье все равно привело к активизации просветительской деятельности и