Всемирная история. Российская империя - [50]

Эти замечания вполне могут выразить отношение к тезису Каппелера, что «Украина… не была классической колонией Российской империи». Отсутствовали как пространственная, культурная и расовая дистанции, так и правовая дискриминация украинцев по сравнению с русскими. Понятие «внутренней колонии» тоже не представляется Каппелеру адекватным для характеристики русско-украинских отношений в Российской империи. Несмотря на то, что в отношениях русского центра и украинской периферии очевидны элементы экономической зависимости, эксплуатации и ущемления культуры, слишком много аргументов против применения понятия «колония». Например, то, что царский центр видел в Украине часть матушки-России и, как было сказано выше, не дискриминировал украинцев как отдельных граждан по сравнению с русскими.

Еще следует добавить, что для России было актуальным различие «исконных земель» и «присоединенных»; и даже сама мысль о том, что Украина – колония, а не «исконно русская земля», сразу бы разрушила всю систему исторических представлений, на которых держался образ «Руси-России». Поэтому украинцы как некий реальный коллективный субъект для Петербурга просто не существовали – да и не могли существовать. Как справедливо считает Каппелер: «…дабы избежать девальвации понятий, использование терминов “колониализм”, “колониальный”, “колония” должно ограничиваться классическим колониализмом, которого на Украине не было». Размывать понятия, с научной точки зрения, конечно, не стоит, но все равно те реальные дискриминации украинцев, которые автор упоминает, надо как-то объяснять и называть… Поэтому общественные споры о том, как «обозвать» это реальное явление, небеспочвенны. Закрыть эту тему никак не получится, даже с необходимым уважением к научным понятиям. Придется кому-то, видимо, придумать новый термин, который характеризует предыдущее состояние нации, что на сегодняшний день очень похоже на «постколониальное»… 

Почему не удалось окончательно ассимилировать украинцев в Российской империи?

Отвечая на этот вопрос, придется несколько отойти от привычного в украинском национальном мышлении «колониального тезиса» и упора на репрессивное подавление всего украинского (в области поддержки культурной самобытности и политических претензий несомненного). Мы уже рассмотрели текущий ход событий на украинско-русском «фронте» в ХІХ в. Здесь же уместно представить и взгляд из России (как «один из») на то, почему не «украинцы продержались», а «русские не победили». Российский историк Алексей Миллер, вполне благодушно воспринимающий существование украинцев, предлагает посмотреть на процесс развития украинского национального самосознания и формирования украинской нации в XIX в. как на процесс закономерный, но не предопределенный. Иными словами, его исходный вопрос таков: была ли в XIX в. альтернатива украинскому движению и если да, то почему она не была реализована?

Та потенциальная альтернатива (еретическая для украинских патриотов), которую Алексей Миллер пожелал рассмотреть, – это возможная полная русификация украинцев. Автор попытался перефразировать знаменитое изречение из Валуевского циркуляра о том, что «украинского языка не было, нет и быть не может», в формулу, которая тогда, в середине XIX в., вполне имела право на существование: «украинского языка могло бы не быть» как альтернативы русскому, подобно тому, как гэльский или провансальский существуют, но не являются сегодня альтернативой, соответственно, английскому и французскому. Последуем за авторским изложением.

Итак, большинство в русском образованном обществе и в правительственных кругах в течение всего XIX в. разделяет концепцию триединой русской нации, включающей в себя велико-, мало- и белорусов. В XVIII в. для реализации этой концепции была проделана, если воспользоваться современным штампом, большая и успешная работа. Административная автономия Гетманщины уничтожена, традиционные украинские элиты в подавляющем большинстве своем включены в русское господствующее сословие и ассимилированы, а более развитая в XVII в. и частично в XVIII в. украинская культура подверглась провинциализации, став преимущественно крестьянской. Тем самым были созданы первоначальные предпосылки для решения значительно более важной и трудной задачи – русификации массы украинского крестьянства.

Можем ли мы оценить эту, безусловно, трудную задачу как заведомо невыполнимую для того времени? Доступный нам для сравнения благодаря историку Юджину Веберу пример – Франция, в которой даже в середине XIX в. по крайней мере четверть населения не говорила по-французски, патуа (наречия) часто были настолько далеки от французского, что путешественнику не у кого было спросить дорогу, – к концу ХІХ в. уже нереальная ситуация. С французским патриотизмом среди этих не говорящих по-французски крестьян дело обстояло плохо. Охотники сопротивляться франкоизации имелись. Между тем поэт Мистраль стал последним гением провансальского стихосложения, а его современник Шевченко – одним из основателей украинского литературного языка. То есть французам удалось, правда, только к концу XIX в., утвердить французский как единый язык высокой культуры на всей территории Франции, что позволило им в XX в. создать национальный миф о естественности, совершенной добровольности и давности этого состояния.