Все прекрасное началось потом - [25]

– Живой интерес? – удивилась Ребекка. – Хотя, конечно, не без того.

Продавщица рассмеялась и оставила их, чтобы ответить на телефонный звонок.

Генри выбрал белую поплиновую[24] сорочку с итальянским воротничком[25]. Продавщица захлопнула крышку оранжевой коробки и перевязала коробку коричневой лентой.

– Довольно милая, – сказал Генри.

– Тебе подойдет, – прибавила Ребекка.

– Как вы друг другу, – заметила продавщица, передавая им коробку. – Носите на здоровье, прошу!

Глава восемнадцатая

Генри решил заказать обед в ресторане на углу, рядом со своим домом, и захватить его с собой. Он предложил повторить трапезу на балконе.

Выйдя из ресторана, он остановился и посмотрел на свой дом. Ребекка была уже там.

В его квартире горела пара ламп.

Генри размышлял, стоит ли ему вообще признаваться в том, что его брат и в самом деле умер. То была не его вина. Так все говорили. А когда он просыпался в слезах, папа всегда был рядом и утешал его.

Ребекка была наверху. Ему хотелось любить ее, и вроде был готов – но что-то удерживало его. Так было с ним всегда: чьи-то руки как будто удерживали его, лишая счастья, которое могло погубить его.

Скоро, подумал Генри, мы будем обедать на балконе. И даже если они проведут всю ночь в объятиях друг друга, ему все равно будет этого мало.

Пока он неспешно брел от кафе, ему вспомнилось мгновение, когда он ощущал нечто большее, чем страсть. Это было в музее – она склонилась тогда над останками младенца. Он заметил, как ей стало грустно, – и почувствовал близость к ней, осознав, что она способна его понять. Она предвидела событие, обрекшее его на одиночество. Она чувствовала беду, висевшую над ним.

Глава девятнадцатая

После того, как Ребекка ушла со станции, Джордж снова опустился на скамейку и закурил сигарету. И опять заплакал. Вокруг все еще витал аромат ее духов, усугубляя в нем чувство утраты.

Подъехал поезд. Джордж встал и двинулся вперед.

Мимо него проносились выскакивавшие из вагонов пассажиры. Ему вдруг захотелось упасть им под ноги, чтобы его растоптали, но он все же отошел к другому краю платформы и снова сел.

И стал прислушиваться к звуку стихающих вдали шагов.

Какой-то мужчина остановился и принялся шарить по карманам, словно искал что-то.

Вдалеке показался другой поезд. Перед ним на платформе – ни души. Один только рывок… Однако в глубине души он понимал: эта горячность от пьянства. Ведь подобно русским матрешкам, похожим друг на друга как две капли воды, настоящий пьяный Джордж тихонько таится в самой сокровенной глубине своей жизненной сути, являя собой истинное воплощение собственного «я», из которого образуются все другие его сущности.

Когда стемнело и ему стало холодно, Джордж решил податься в район к северу от городского центра – обитель разрухи и пристанище наркоманов. Городская полиция дальше внешних ее пределов нос никогда не сует.

Джордж добрался туда часа за два. Ступив в узкий лабиринт улиц, он остановился и лег прямо на землю. Че-кушка водки, которую он купил по дороге, была пуста – ноги едва его держали.

Поблизости маячили люди-тени. Двигались они как-то медленно – и в конце концов обступили его со всех сторон. Он достал бумажник и швырнул им. Ближайшие к нему тени вдруг ожили – и тотчас накинулись на бумажник, а другие меж тем схватили Джорджа и поволокли к какой-то стене.

Удерживавшая его тень сказала что-то по-гречески. А другая, сзади, расхохоталась. Потом он почувствовал сокрушительный удар в глаз. Он глянул сквозь тьму, смутно различая вдалеке серебристую нить, которая при каждом новом ударе ярко вспыхивала. Сильнейший удар в темя, потом в спину. И тут, когда он уже терял сознание, – знакомый голос.

Когда Джордж очнулся, он лежал на тюфяке в темной комнате. Рядом кто-то сидел. Повернув голову, он увидел стакан с водой и дрожащей рукой потянулся к нему.

– Джордж, это я, – сказал Костас.

– Что со мной было?

– Тебя избили, когда ты шел ко мне.

– Избили?

– Да, и довольно крепко.

– А как я узнал, где ты живешь? – удивился Джордж.

– Я же дал тебе мой адрес.

– Но у меня его нет.

– Не переживай, пришлось наложить тебе пару швов.

– Швов?! – проговорил Джордж. – Я что, попал в больницу?

– Нет-нет, просто в прошлой жизни я был врачом, – объяснил Костас.

– Ты был врачом?

– Поэтому они тебя и не прибили насмерть, ведь без меня им тут некому помочь, случись у кого передозировка или пырни кто кого ножом. В общем, я тут почти свой… и еще знай, будь они в своем уме, навряд ли оказались бы здесь.

– Где же я?

– У меня в берлоге, а со мной тут соседствует еще парочка наркоманов.

Джордж раскрыл глаза.

– Почему ты не в костюме, который я тебе подарил?

– Я загнал его, – сказал Костас. – А на вырученные бабки купил выпивки. Тебе ли этого не понять. Но я был тронут твоей щедростью, Джордж.

Джордж снова лег. Они поговорили еще немного, и он уснул. Он думал, чтó сейчас делает Ребекка, и вспоминал их совместную ночь. Ее замедленное дыхание и безмолвный взгляд. Утро, едва проглядывавшее в окно. Счастливый завтрак и наступление дня.

Все то, что, как ему казалось, больше никогда, не повторится.

Утром он обнаружил, что в комнате вместе с ним находится еще дюжина человек, но Костаса среди них не было. Он тихонько прошел между спящими телами, притом что каждое лежало на отдельном тюфяке. Потом вылез на улицу через окно первого этажа, служившее и входной дверью, а пока лез, порвал подкладку у пиджака. По дороге домой, он осмотрел свои раны, полюбовавшись на свое отражение в окнах машин. Нащупал на щеке швы, которые, по уверениям Костаса, должны рассосаться сами и снимать их не придется. Один его глаз совсем затек. С каждым шагом он пытался вспомнить свой последний разговор с Ребеккой на платформе, по-прежнему недоумевая, почему она сказала, что не сможет быть его девушкой. Он думал о ней всю дорогу, пока шел домой, в свою роскошную и пустую квартиру на площади Колонаки.