Все не так - [6]

С утра мать запретила ей идти на работу, пообещав позвонить отцу, но Санька хорошо выспалась и чувствовала себя отлично. Она дождалась, когда мать уйдет, вскочила с кровати и, наспех собравшись и перекусив, побежала на автовокзал. В палатке были отец и ненавистная Лариса Сергеевна.

— Сашуля, а мама сказала, что ты заболела.

— Я уже здорова.

— Но у тебя была температура?

— Вчера. Сегодня нет.

— Все равно надо денек дома полежать. Ты не беспокойся, сегодня отдохни, а завтра приходи.

— Папа, — Санька начала терять терпение, — ко мне вчера никто не заходил?

— Не знаю, вчера Лариса Сергеевна была здесь. Ларис, кто-нибудь приходил?

Мясистое лицо папиной жены расплылось в злорадной усмешке.

— Что, кавалера ждала?

— Нет, подругу.

— А кто тебе разрешал подруг сюда водить?

— Я не вожу! Она должна была прийти к закрытию.

— Никто не приходил.

Санька глядела ей в лицо. Это не лицо, это морда. Гадкое, мерзкое рыло, а не человеческое лицо. Потому что она не человек, она… крыса, нет, свинокрыса! Конечно, по самодовольной ухмылке понятно, что к ней кто-то приходил, но эта свинокрыса ни за что не скажет. У Саньки затряслись руки, и она выкрикнула:

— Конечно, приходил! Я же вижу по вашему лицу. Такое довольное лицо у вас бывает только тогда, когда мне какую-то гадость сделали. У вас других радостей в жизни нет, только бы мне вредить. За что меня так ненавидеть? Что я вам сделала? Что, трудно сказать, что ко мне приходили? Трудно?!

— Витя! — взвизгнула Лариса Сергеевна и побагровела. — Ты видишь? Это что же такое? Успокой свою истеричку! Почему я должна терпеть каждый раз? Гос-с-спади, да что же это за такое? — Она всхлипнула и вытащила платок.

— Не притворяйтесь, вы не умеете плакать. Потому что вы не человек!

— Александра, Бога ради! — отец был оглушен неожиданным скандалом. Он, конечно, видел, что Санька сама нарвалась, но вид у нее был неважнецкий, прямо скажем, пугающий. Поэтому он как можно мягче выпихнул дочку за дверь и прошептал: — Иди домой. Иди, иди. Полечись хорошенько, отлежись, а завтра приходи с ясной головой. Или послезавтра. А то неделю дома отдохни, ничего, мы справимся.

— Папа, ты меня выгоняешь? Увольняешь? — Санька от ужаса встала как вкопанная.

— Ну, не говори глупостей. Конечно, нет. Но ты должна отдохнуть, у тебя должен быть отпуск.

— Пап, я завтра приду работать, ладно? Ладно?

— Хорошо, только приди в себя для начала. Ты нездорова.

— А можно после обеда? Ко мне должны зайти.

— Я сегодня поработаю и, если к тебе зайдут, обязательно спрошу, что передать.

— Дай мой адрес, чтобы зашли домой.

— Хорошо, хорошо.

Немного успокоившись, Санька повернулась и пошла, слыша приглушенные дверью вопли Ларисы Сергеевны:

— Витя, чтоб ее здесь не было! Я не хочу ее видеть! Избавься от этой твари! Возьмем на работу Зинку.

«Сама ты тварь», — подумала Санька. Она торжествовала, уверовав, что Валера к ней приходил. Значит, он придет еще. А она подождет.

Но Валера не приходил, зря Санька грешила на Ларису Сергеевну. В тот вечер он все-таки отогнал соблазнительные видения и заснул. На следующее утро напился крепкого кофе и принялся за дела. С Артуром объездили несколько мест сбыта канцтоваров, потом пошли пообедать в уютный ресторанчик, где подавали хорошее пиво, и незаметно напились. Обед плавно перетекал в ужин, мечты и прожекты заводили их все дальше и дальше, пока не кончилась наличность и не разъехались по домам. Про Саньку он не вспоминал — добраться бы до койки. Следующим утром, еще затемно, поехали за товаром. Вернулись уже поздно, Валера от усталости снова едва добрался до кровати и сразу заснул. Потом пошли хлопотные дни, но постепенно, привыкнув к новому ритму, он вновь стал ловить себя на мыслях о диковатой девчонке с прозрачным взглядом. Днем не до того было — он даже со своей длинноногой «невестой» порвал. Та обиделась на его внезапную занятость, а он и не огорчался по этому поводу. Похотливые мыслишки появлялись перед сном, причем странная особенность: чем больше времени проходило, тем воспоминания о Саше становились все навязчивее и навязчивее, хотя, казалось бы, должны были, наоборот, поблекнуть за давностью. Валера относил эту странность за счет длительного перерыва в сексуальной жизни. Он даже собирался было позвонить секретарше: после ритуала ломания она, конечно, простит ему все обиды, особенно в свете перехода потенциального жениха в статус бизнесмена. Ее мамаша уж точно не даст ему так просто исчезнуть. Но потом представил себе жеманный голосок, заученные перед зеркалом жесты, штампованные выражения лица, и ему стало тошно. Уж лучше с проституткой.

А почему, собственно, с проституткой? Почему бы и не с Сашей, раз уж она ему везде мерещится? Конечно, не заводить с ней серьезных отношений, а то родителей удар хватит: их сын и вокзальная продавщица. Валера на секунду представил себе Александру с дурными глазами в этой кошмарной старушечьей куртке рядом с Артуром и его изысканной подругой — его передернуло. Потом представил себе, как белобрысая секретарша увидит его в компании Саши, и схватился руками за голову. Но в памяти всплыл изгиб спины в черной водолазке, и руки опустились. Просто переспать с ней и успокоиться. Легкий, необременительный романчик, красивое ухаживание — и эта простушка его в машине обслужит. Никто и не узнает. Почему бы и нет? Конечно, это не очень этично по отношению к Саше, но… Нет, Валера не подонок какой-нибудь. Ловеласы были ему неприятны, он считал, что коллекционирование живых людей — это в высшей степени безнравственно. А его воспитали в здоровой, консервативной атмосфере, где вопрос нравственности был зачастую определяющим. Со всеми своими девушками он выстраивал отношения, знакомил с родителями, друзьями, сам старался участвовать в их жизни. Все ему рано или поздно надоедали, но он старался расстаться с ними так, будто это они его бросили, чтобы все были довольны и никто не в обиде. К тому же он не считал себя настолько привлекательным, чтобы играть роль мачо. Конечно, Валера знал, что он «симпатичный», «хорошенький» и вообще (о, ужас!) «милашка», но это была привлекательность правильного мальчика для благоразумных девочек. Ему иногда хотелось быть чуть более брутальным, небритым, грубовато-ярким. Но менять что-либо было лень, да и привыкли все к нему такому, как есть. На безумные поступки он был не то чтобы неспособен, просто не приходилось.