Все наши вчера - [4]

– У меня ее нет! Кесслер, наверое, где-то ее потерял!

Лицо у доктора сделалось грустным. Господи, как же я презирала его за это! Потом он кивнул, и Кесслер сделал что-то такое, что Финн закричал.

К тому времени, как Финн замолчал, у меня уже саднило сорванное горло и отбитые об дверь кулаки. Тяжелые шаги Кесслера и более тихие доктора прошли мимо моей камеры и затихли вдалеке. Вина навалилась на меня свинцовой тяжестью, сделав мои движения медленными и отнимая последние силы. Я стянула с койки тонкое хлопчатобумажное одеяло и подушку и свернулась на холодном полу рядом с вентиляционным отверстием.

– Финн! – шепотом позвала я. – Ты здесь?

Тишина. Ненавидит ли он меня так, как я сама себя сейчас ненавижу?

– Финн!

– Извини, я только вернулся. Выходил за пиццей.

Я разревелась.

– Эй! – Его голос был тихим и хриплым. – Брось, все в порядке.

– Заткнись! – прорыдала я. – Не смей меня утешать! Из-за меня тебя пытали!

– Брось, Эм, со мной все в порядке.

– Вот и нет!

– Вот и да. Мне просто…

– Что?

Финн вздохнул.

– Мне просто хотелось бы увидеть тебя.

Я придвинулась к стене, вжалась в нее и раскинула руки, как будто обнимала его. Глупо. Хорошо, что он этого не видит, но мне стало немного лучше.

– Мне тоже.

– Помнишь, когда ты ненавидела меня?

Я не то засмеялась, не то фыркнула, не то икнула.

– Ну, ты был просто невыносим!

– Я думаю, правильнее будет сказать «неисправим».

Я снова прижалась лбом к стене и на мгновение позволила себе вообразить, будто это его плечо, теплое и надежное.

– Ну ты и позер.

– Эй, я только что претерпел пытки ради тебя. Не ущемляй мое эго.

– Финн…

– Ш-ш-ш… – тихо сказал он. – А теперь скажи мне, как ты тогда ошибалась и какой я замечательный.

Он вправду замечательный. И он этого не заслуживает.

Да и я тоже.

– Я собираюсь убить его, – тихо сказала я.

– Да, я знаю.

– Я серьезно. Мы выберемся отсюда, и я убью его.

И я шепотом рассказала через решетку вентиляции обо всем – о стоке, о листке бумаги, о послании в самом низу листка. Молчание Флинна было глухим и непроницаемым, как разделяющая нас стена. Я попыталась представить его. Лохматая светлая шевелюра – возможно, отчаянно нуждающаяся в стрижке, – завитки волос за ушами и на шее. Голубые глаза широко раскрыты, потрясенный взгляд устремлен в пространство. Или у него зеленые глаза? Нет, точно голубые. Голубые, словно глубокая чистая вода. Рот разинут. Но как я ни старалась, я не могла вспомнить, какие у Финна губы. Тонкие или полные? Розовые или бледные?

Я уже и не помню толком, как выгляжу я сама.

– А мы сможем это сделать? – спросил он в конце концов.

«Сможем ли мы убить его» – вот что он имел в виду, но, возможно, не сумел произнести эти слова.

– Сомневаюсь, что у нас есть выбор.

– Но сперва нам надо как-то выбраться отсюда, – сказал Финн. – Вернуться обратно. Ты думаешь, это возможно?

– Судя по записке, мы проделали это уже четырнадцать раз.

– Но как?

– Не знаю. Но я уверена, что я бы себе рассказала, если бы мне требовалось об этом знать.

Финн рассмеялся.

– Просто поверить не могу – до чего безумная фраза.

– Не можешь? – Я завидовала способности Финна находить смешное в любой ситуации, но мне было не до смеха.

– Ну-у…

– Только не говори, что мы не сможем этого сделать. – У меня должны были быть чертовски веские причины, чтобы написать эту фразу, и испорченное существо у меня внутри, то самое, которое отвечало за гнев и обиды, ничуть об этом не жалело. – Не говори, что должен существовать другой способ.

– Вообще-то я хотел спросить, как ты одета.

Я прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Ну ладно, это забавно.

– Боже, как я по тебе скучаю! – сказала я и тут же пожалела о своих словах. Я отвернулась от вентиляционного отверстия, глупо испугавшись, что Финн увидит, как я покраснела.

– Я знаю, – мягко отозвался он. Я представила себе, как он прижимает руку к стене с другой стороны. – Но я тут.

Шли дни. Мы с Финном проводили время между приемами пищи, обсуждая мою находку.

– В какое время мы должны отправиться? – спросил он наконец. Мы оба избегали этой темы. Она причиняла боль, а нам и без того ее хватало.

– Я думала об этом, – сказала я. – Нам нужно очутиться там четвертого января. Четыре года назад.

Тишина.

– Что, правда?

Я почувствовала, что он колеблется. Впрочем, я тоже не жаждала заново пережить это время.

– Мы не сможем сделать это до того, как он откроет формулу, – сказала я. – Тогда парадокс окажется настолько мощным, что последствия могут быть непредсказуемы. Это должно быть после.

– Ладно, – согласился Финн. – Но почему именно четвертое?

– Потому, что тогда он нипочем не догадается нас искать, – сказала я. – Помнишь, когда я заполучила документы?

– Конечно. Именно в тот день.

– Но доктор этого не знает, – сказала я. – Он думает, что я наткнулась на них позже. А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что он не помнит, в какой день открыл формулу, – сказала я. – Он думает, что впервые записал ее три дня спустя, седьмого.

– Значит, если мы придем в четвертое, – сказал Финн, – он как минимум три дня не будет ждать нас.

– Именно. – Я вздохнула. – Кроме того, он будет слаб из-за того, что только что произошло. А в любой более поздний момент он будет слишком сильным. Слишком защищенным.