Все наши вчера - [2]

– Сука ненормальная! – рявкнул Кесслер и захлопнул дверь.

Оставалось надеяться, что, разозлившись на меня, он не заметит отсутствия ложки.

Я постаралась выждать время, на всякий случай. Час или, может, два. А потом достала ложку из-под своего тонкого поролонового матраса. Я отломала ручку – получился острый край – и повертела его в пальцах, примеряясь к пазу в шурупе.

Я подвинулась к стене и наклонилась к вентиляционному отверстию.

– Эй, ты тут?

Послышался мучительный скрип ржавых пружин – это Финн скатился со своей койки.

– Как раз собрался уходить. Тебе повезло, что ты меня застала.

Я прижала пальцы к холодной решетке вентиляции. Иногда трудно бывает поверить, что нас разделяет всего лишь фут бетона. Кажется, что Финн так далеко от меня!

Интересно, он тоже прикасается к стене со своей стороны и думает обо мне?

– Можешь спеть? – попросила я.

– Спеть?

– Пожалуйста!

– Ну ладно. – Финн удивился, но спорить не стал. Он никогда не говорит «нет». – Что-то конкретное?

– На твое усмотрение.

Он затянул что-то похожее на церковные песнопения. Псалом, наверное. Я их впервые услышала, только когда уже все началось – когда мы пустились в бега, а наша старая жизнь осталась позади, как выхлопные газы, что тянулись за грузовиком, тайком вывозящим нас из города, – а Финн каждую неделю ходил с матерью в церковь. Ему это даже нравилось. Когда-то это меня поразило, хотя я уже не помню почему. Возможно, потому, что религия никогда не была частью моей жизни, или потому, что молитвы, проповеди и церковные обеды никак не вязались в моем сознании с тем Финном, которого я знала.

С Финном, которого, как я думала, знаю.

У него хороший голос – сильный тенор, напоминающий прикосновение прохладной хлопковой ткани к коже. А по виду и не скажешь. Ну, или не знаю, может, скажешь. Я уже несколько месяцев в глаза не видела Финна. Может, он выглядит совсем не так, как мне помнится.

Когда голос Финна, отразившись от стен из шлакоблоков, заполнил каждую щелочку и трещинку, я прижала острый край сломанной ложки к бетону. Я водила ею туда-сюда по шероховатой поверхности, медленно подтачивая пластик. Потом мои движения ускорились; шкрябанье ложки об пол сливалось с голосом Финна.

Несмотря на холод, стоявший в камере, от напряжения у меня на лбу выступил пот. Я остановилась и снова приложила ложку к шурупу. Все еще недостаточно тонко, но уже получше. Я снова принялась точить. Я так сжимала эту ложку, что у меня заболела рука. Это сработает. Я уверена.

Финн перестал петь, но я, увлеченная делом, едва заметила это.

– Эй, а что это ты там делаешь?

– Это сработает, – прошептала я себе.

– Что-что?

Я снова проверила ложку, и на этот раз подшлифованный край в точности совпал с пазом. Я сжала ее в кулаке, чувствуя, как во мне закипает кровь. Унылый голосок у меня в голове поинтересовался, чего я так прицепилась к этому дурацкому водостоку, но я еле расслышала его сквозь шум крови в висках – она стучала, словно барабанщик, ведущий солдат в бой. Я начала поворачивать ложку, но шуруп не шелохнулся. Годы грязи, ржавчины и еще бог знает чего намертво закрепили его. Я налегла сильнее, пытаясь заставить его сдвинуться с места; в конце концов пластик затрещал, угрожая лопнуть.

– Ну давай же, черт тебя побери!

Я ухватила ложку у самого основания, как можно ближе к шурупу, и повернула. Шуруп взвизгнул и поддался. Я рассмеялась; легкое дуновение воздуха у меня на губах показалось незнакомым, но чудесным. Победив один шуруп, я накинулась на второй, на третий… когда ложка оказывалась недостаточно быстрой, я царапала шурупы ногтями, пока не изранила пальцы в кровь. И в конце концов, когда решетку удерживали лишь несколько оборотов последнего шурупа, я ее выдернула.

Она очутилась в моих руках и превратилась вдруг в обычную тонкую железку. Я выронила ее, и она звякнула об пол.

– Эм, что происходит?

Теперь голос Финна звучал встревоженно, но мне некогда было беспокоиться об этом. Сток наконец-то открыт. Я запустила руку внутрь. Здравый смысл твердил, что я не найду там ничего, кроме холодной трубы, но что-то глубоко внутри меня шептало о… о чем? О предназначении? О судьбе? Еще о чём-то важном, во что я перестала верить много лет назад?

И это, шепчущее внутри, даже не удивилось, когда мои пальцы сомкнулись на странном предмете, спрятанном в сливе. Тело мое напряглось, а внутри словно взорвалось что-то буйное и радостное, как будто мои мышцы могли вместить в себя взрыв. Я вытащила находку на свет и принялась рассматривать.

Это был полиэтиленовый пакет для замороженных продуктов, старый, весь в пятнах от жесткой воды и плесени. Этот обыденный предмет будил воспоминания о бутербродах с арахисовым маслом, которые я вечно находила запрятанными в своей спортивной сумке, и казался вопиюще неуместным в моей крохотной тюремной камере. В пакете обнаружился единственный листок бумаги, белый в голубую полоску, совсем как те, на которых я писала в школе, с неровным краем, указывающим, что его вырвали из блокнота.

Дрожащими пальцами я открыла пакет. Внезапно мне стало страшно. Я знала, что в сливе прячется что-то важное, с того самого момента, как впервые увидела его. Это ненормально. В этом не может быть ничего хорошего.