Всё началось, когда он умер - [15]

— Ужаснулась бы, изменила бы свой образ жизни, пока не погрязла, пока не поздно, — вопила Алла Павловна. — Ты не базарная торговка, а медицинская сестра. Выйди замуж…

Базарные торговки ее впервые выматерили и объяснили, что стоят на торжище плечом к плечу не с занюханными кандидатами, как она, а с докторами наук. Две самые неразвитые и пошлые, с точки зрения Аллы Павловны, девки предъявили красные университетские дипломы, а слова «математическая лингвистика» едва не лишили ее сознания. Она упомянула Бога и была проинформирована о том, что тут все веруют и в церковь ходят чаще, чем по кабакам. У Аллы Павловны серьезно поинтересовались: кто она такая, чтобы поучать их? У нее иномарка, дворец, валютный счет в банке? Ее носит на руках шикарный муж? Любит дочь? Уважает зять?

— Не смей изводить Катьку, — грозно велели в сущности спивающиеся недорогие шлюхи высокоморальной интеллектуалке. — Из нашего дерьма выбираются с двухсотой попытки. И за каждую из наших, кто преуспел, мы рады, слышишь, завистница жалкая? Водочки примем, выровняем в себе все потенциалы и радуемся, будто за себя.

— Я полагала, что она не ваша, — горько призналась Алла Павловна.

— По бабской принадлежности, по одинокому тарану с житухой — наша, — уверили ее.

— Пусть будет как вы говорите, — сказала Алла Павловна. И вдруг дернулась всем телом и заплакала: — По этим критериям и я вам не чужая.

Сразу после проявленной слабости в чужие жестокие глаза бросился ее безобразный самодельный начес, слишком теплая и темная для июльской жары юбка и отросшие, скопившие в углах уличную грязь ногти на толстых волосатых ногах.

— Да тебе до нас еще расти и расти, — сообщили ей.

«Опускаться и опускаться», — хотела поправить их Алла Павловна, но вовремя опомнилась. Все равно скоро возвращаться домой. Общежитское начальство уже «вспомнило», что она «не ведомственная». А денег на новую взятку у нее, в отличие от этих разношерстных сук, не было.

Катя опрометью выскочила из комнаты в самом начале разборки. Ей было так стыдно перед Аллой Павловной и за Аллу Павловну. И ни выбрать, ни примирить в себе это она не могла. Вновь приключилась с ней беда, которую Анна Юльевна Клунина определяла длинно и скучно: «От Трифоновой правды не добьешься». А какой правды? Анны Юльевниной? Аллы Павловниной? Правды вообще для Кати не существовало.

Андрей Валерьянович Голубев тоже с тревогой наблюдал за Катей. Такого прихотливого и причудливого отношения к людям он еще не встречал.

— Андрюш, я полпалки колбасы откромсала, девчонок угощу! — крикнула ему из кухни Катя.

— Пожалуйста. А какой сегодня праздник?

— Никакого. Наоборот, все на мели и голодные. Жалко же. Я тут обжираюсь, а у них штаны и юбки на ходу падают.

Андрей Валерьянович, пребывая в умилении от Катиной сердечности, через несколько дней кинулся к бутылке хорошего сухого вина, неожиданно возникшей в холодильнике и не оказавшейся миражом. Но был свирепо остановлен:

— Не трогай! Это для баб из общаги, чтобы не возникали из-за койки. Приезжей родственнице, видите ли, приткнуться некуда! Только на мое место! Указывать они мне повадились, где, когда и сколько раз ночевать.

И наконец, уходя как-то утром с коробкой конфет, Катя беззастенчиво ворчала при Андрее Валерьяновиче:

— Корми их, тунеядок, для поддержания добрососедских отношений, только бы не нагадили тебе со скуки. Сволочи прожорливые. Сами и хлеба на общий стол не выложат. Зато у каждой баксы в трусах зашиты.

Надо ли говорить, что и колбаса, и вино, и конфеты покупались на деньги Андрея Валерьяновича. Но он только добродушно усмехался — невольная благотворительность, женщина подает что-то ближним во спасение мужской души. Одно волновало его по-настоящему — добрый ли Катя человек.

— Я тебе пакостила? Нет. Значит, для тебя — добрый, — учила его Катя.

— Милая, каждый, разбираясь в другом человеке, силится выяснить одно: можно ли рассчитывать на сегодняшнего ангела завтра.

— Силиться можно. Можно рассчитывать и просчитываться. Все можно. И главное — всем, — щедро допускала Катя и замолкала.

Однако ни добрую, ни злую молодую любовницу на пенсию еще никому содержать не удавалось. За три года благоустройства своего дома Андрей Валерьянович вызвал уважение у мужиков из независимой ремонтной бригады, к помощи которых прибегал в особенно сложных случаях. Там объединились только профессионалы его возраста, распростившиеся с одним и тем же строительным управлением. Их презрение к «мастерам» из ближнего зарубежья было столь велико, что даже в качестве подъемных механизмов они использовали своих сыновей и внуков. Получив от таких людей настойчивое приглашение к совместному труду, Андрей Валерьянович назвался отделочником и, кряхтя поначалу, полез в кузов мелкого бизнеса. До появления Кати он подменял заболевших или единственного специалиста, обладавшего не навыком, а даром божьим, который мог клеить обои на мокрую корявую стену, и они держались лет двадцать, и которому прощали редкие, но меткие запои. Теперь приходилось работать ежедневно с утра до обеда. Деньги были. Свободное время оставалось. Здоровье не страдало. Мастеровые оплачивали скорее его вкус и талант прекратить колебания заказчика, вроде «синий, нет зеленый, нет, розовый», чем мышечные усилия на стремянке. Андрей Валерьянович нравился своенравным мужикам еще и потому, что не курил и легко обходился без разговоров по душам.