Всё изменяет тебе - [10]

Я протянул свой стакан Лимюэлу раньше, чем признался ему в том, что моя арфа искалечена и мертва, как мозги обывателя. Мне хотелось покончить с пивом раньше, чем ему станет ясно, что с меня сейчас взятки гладки и что на меня нечего рассчитывать как на источник радости.

— Арфа моя приказала долго жить, — сказал я, — ее «швырнул невежда за реку Иордан»…

— Ах, какая жалость, Алан! Это ужасно жалко! Но ведь арф сколько хочешь. Я тебе достану арфу! У меня есть друзья — приятели, которые в лепешку для меня расшибутся.

— Рад слышать это, Лимюэл. Друзья — славная вещь.

Я прихлебывал пиво и ждал, когда же он заговорит по существу.

— Что ж, рассказывай, — произнес я.

— Мои дела хороши. Пекарня теперь в надворной части дома. У меня большая прекрасная печь. Я прочно стал на собственные ноги.

— Лимюэл идет в гору, — подтвердила Изабелла, подавшись вперед, но голос ее при этом так дрогнул, что я с удивлением подумал: почему она, все — таки, так не уверена в долговечности этого благополучия?

— Тебя что — нибудь тревожит, Лимюэл? — спросил я.

От моего вопроса он даже рот разинул от удивления.

Двигаться исподтишка, окольными путями — таков стиль жизни любого Лимюэла. Но я перевидал на своем веку столько людей, которые как будто неплохо преуспевали, нисколько не хвастаясь этим, что мне доставляет удовольствие время от времени срывать с таких субъектов, как Лимюэл, завесу пустозвонства, которым они сдабривают свои речи и мысли.

— Тревожит? — переспросил он, бросив беглый взгляд в сторону Изабеллы.

— Что правда, то правда, — сказала Изабелла. — Мы и впрямь неспокойны, арфист. Нам здесь очень хорошо. Мистер Пенбори очень добр к Лимюэлу. Мистер Пенбори даже как — то сказал, что Мунли много выиграло бы, если бы такой верный и надежный человек, как Лимюэл, стал заведующим одного из крупнейших магазинов поселка., Голос ее упал до шепота. Положив руку на плечо Лимюэла, она стала нажимать на него, как бы стараясь передать ему частицу своей решимости.

— Но у мистера Пенбори есть враги. На заводах были беспорядки. На Лимюэла точат зубы, и даже наши бывшие приятели смотрят на нас со злобой. Говорят, что, мол, Лимюэл поднимает цены на хлеб как раз в то время, когда Пенбори поднимает арендную плату на жилье. А уж когда рабочие по уши влезут в долги, тогда, мол, они совершенно беспомощны и Пенбори что хочет, то и делает с ними. Но это вранье, арфист, чистейшее вранье!

— Конечно, вранье, — сказал Лимюэл и, придвинув свой табурет поближе ко мне, обдал меня жаром частого дыхания и стремительной жестикуляции. — Но что я могу сделать, если мельники повышают цены на муку? Что мы вместе с ними можем сделать, если земля все больше и больше истощается? Я, что ли, виноват, если мистер Пенбори в наказание тунеядцам — тем, кто отлынивает от взносов арендной платы, — повышает аренду на грош — дру- гой? Или, может быть, я виноват в том, что на заводах становится меньше работы и заработная плата упала?

— Нет, (.онечно, ты тут ни при чем, Лимюэл, — ответил я в надежде, что это достаточно безобидный ответ по отношению к человеку, который только что разжег для меня свой очаг и угостил меня ветчиной, да еще особой! — По — моему, ты невинен, как агнец. Только я что — то никак в толк не возьму, о чем ты, собственно, говоришь?. Мельники, истощение почвы, аренда, заработная плата — бог знает, что означает вся эта галиматья. Я же в этом ни черта не понимаю.

— Людям завидно, что Лимюэлу повезло, — сказала Изабелла.

Ее застенчивость как рукой сняло. Она была переполнена гневом так же, как я снедью и крапивным пойлом.

— Тяжкое время минует. Почему же они не чувствуют благодарности к мистеру Пенбори за все, что он сделал для них? Мистер Пенбори ведь и нам и им друг. От них требуется терпение — только и всего.

Я ткнул пальцем в ту сторону, где, по моим расчетам, на склоне холма стоял дом.

— Там, за этими колоннами и живет мистер Пенбори?

— Именно. Что это за прекрасный человек!

— Верно — если толькц он так же хорош, как его колонны.

— Люди говорят, — продолжал Лимюэл, на этот раз уже почти прямо мне в лицо и шепотом, — что я шпион, что я состою на службе у мистера Пенбори, подслушиваю разговоры и доношу ему о каждом сказанном слове. Но это враки, арфист! Я только разъясняю им, что такое недороды. Я им друг. Я хочу только не упустить своего — вот и все. Тяжким трудом досталось нам, мне и Изабелле, то, что мы накопили. И никому не удастся ограбить нас, никому! Слышишь, арфист?

— Да пойми же, Лимюэл, я ведь только — только сошел с гор. И мне невдомек, какого в самом деле черта вы изо всех сил цепляетесь за здешние места и липнете, как тесто, к вашим железным чушкам. От того, что ты говоришь, у меня и так в ушах звон стоит, а тут еще этот безумный страх в твоих глазах, и я, право, не знаю, не то мне слишком спать хочется, чтобы как следует разглядеть тебя, не то и впрямь у тебя не все дома. Кто тебя собирается грабить, человече?

— Вчера вечером они пришли в мою лавку. Целая орава. И всё плакались на то, что еще с прошлой зимы, когда начались все беды, они хлеба и того не могут поесть досыта. Как будто я сам этого не знаю! Ведь уже много месяцев я продаю только половину против прежней вы печки. Они грозились, что, если не на что будет покупать хлеб, придут и просто заберут его. Если, дескать, цены не упадут, то и лавке моей несдобровать. И немало они наговорили других страшных слов. Я их урезонивал, опять объяснял, откуда недороды, и вдруг кто — то швырнул камнем в окно — в новое — то окно!