Всё изменяет тебе - [12]

— Никогда он не был благоразумен. Но в прошлом он не работал на рудниках и не отбивал чужих жен. Так что теперь ему, видно, захотелось новенького. Прощай, Лимюэл. Ты накормил меня до отвала.

3

Я шел вверх по проселочной дороге, следуя указаниям Лимюэла. Дорога поднималась довольно круто. Прямо впереди показались дома. Тесно прижимаясь друг к другу, они сиротливо ютились на косогоре. Мне вдруг тошно стало от того, что поддавшись любопытству, я сунул нос в странные отношения, которые сложились у Джона Саймона с окружающими, обычно я изо всех сил старался избегать такого вмешательства в чужую жизнь. Я это считал бесполезным, никчемным.

Прервав восхождение, я оглянулся на поселок. Отсюда я мог видеть дом Пенбори с его замечательными пропорциями и чудесными колоннами; большую новую церковь из серого камня, где мистер Боуэн держал ад на золотой привязи; здание ратуши, которому тоже было меньше десяти лет от роду: там покоились многословные мудреные документы — долговые обязательства, державшие значительную часть трудового населения Мунли в вечном страхе перед угрозой тюрьмы. Поселок глянул на меня с такой подчеркнутой суровостью, что в этой дуэли взглядов я потерпел поражение и первый опустил глаза.

Я толкнул калитку первого из домиков слева. Это жилище было чуть побольше других. Можно было подумать, что оно строилось в несколько приемов. Огород' как в надворной части, так и с фасада содержался в полном порядке, и я заметил, что в нем было больше всего капусты. Какой — то молодой чековек, довольно полный и с очень светлыми русыми волосами, работал в глубине огорода, склонившись над вилами. Калитка, когда я распахнул ее, заскрипела. Огородник посмотрел в мою сторону и поздоровался со мной. Голос у него был звонкий и детский, лицо приветливое, но взгляд какой — то отсутствующий. Это, несомненно, был тот самый Дэви — блаженненький, о котором мне рассказывал Лимюэл. Я ответил ему улыбкой, и он медленно пошел по дорожке, держа вилы на плече. Двигаясь навстречу мне, он на ходу наклонялся, любовно отстраняя кончиками пальцев листья кочанов. Дважды он опускал глаза, всматривался в капусту и, снова взглянув на меня, казалось, удивлялся, что я еще стою здесь в той же выжидательной позе.

Подойдя ближе, Дэви широко взмахнул рукой, как бы обнимая этим жестом весь огород.

— Хорошо, не правда ли? — спросил он.

— О, великолепно!

— Кто там? — раздался встревоженный женский голос.

Женщину можно было разглядеть через окно. У нее было строго очерченное прекрасное лицо, лицо человека, в котором радость и жалость упорно борются за право преобладания, часто уступая арену друг другу.

— Какой — то человек, — ответил Дэви.

— Там какой — то человек во дворе, посторонний, — произнесла женщина, обращаясь к кому — то в глубь комнаты.

Дверь распахнулась, и на пороге показалась женщина, еще молодая, с красными и распаренными от стирки ру-; ками. У нее были темно — золотые волосы и резко обозначенные брови, в ту минуту казавшиеся суровыми. Привлекали внимание ее глаза и губы, утонченно красивые. Чувствовалось, что в сердце этой женщины вихрятся, приливая и отливая, волны душевного тепла, дружелюбия. Если в пораженных болезнью органах неравных и враждующих между собой сообществ скрыты жемчужины, то Кэтрин была одной из них. В очертаниях ее головы было что — то схожее с молодой женщиной, которую я встретил на горе, но нужда убила в Кэтрин склонность к надменности, и в ней появилась какая — то целомудренная и страстная доб — рота, действующая как бальзам на сердце.

— Меня зовут Алан Ли. Я друг Джона Саймона Адамса, — произнес я.

— Арфист? — спросила Кэтрин, и лицо ее вспыхнуло, как светильник.

— Не проходит вечера, — сказала миссис Брайер, ласково взяв меня за руку, — чтобы Джон не вспомнил о друге и не пожалел бы, что нет у него под рукой вас и вашей арфы, — тогда бы, мол, его речи и песни ожили и зацвели бы.

Они ввели меня в дом, где камин сиял блеском ярко начищенного металла. Передо мной поставили тарелку похлебки, и у меня не хватило духа отказаться от нее — так приветливо ухмылялся этот рослый белокурый, странно расеянный парень, упрашивая меня взглядом есть прилежнее.

— Джон Саймон, — сказали мои хозяева, — рано утром ушел в одну из южных долин. Он отправился по горной тропе и вернется только поздно вечером.

Я не пожалел, что мне представилась возможность посидеть в сторонке и внимательно присмотреться к этим людям. Дэви большую часть дня провел на стоявшей в углу скамейке за плетением тростниковых корзин. У него были терпеливые и ловкие руки. Время от времени он подзывал меня полюбоваться на какую — нибудь деталь своего рукоделия. Я подходил, следил за его работой, похлопывал его по плечу и говорил, что еще никогда в жизни не видел ни такого замечательного орнамента, как те квадраты разных оттенков, которыми он украшает лицевую сторону корзин, ни такого тончайшего плетения, невольно наводящего на мысль о сродстве между пальцами мастера, которые, казалось, жили своей особой жизнью, и тростниковой лозой. Весь он приходил в волнение от моих слов и ласкового прикосновения моей руки, и мне стало ясно, что жизнь его похожа на затерянное в песках сиротливое озеро и на этом фоне мое восхищение сияет, как первая утренняя звезда.