Всё есть - [15]

— Счет на компанию?

— Никакого счета. Мне лично.

— По какому поводу? Свадьба?

— Отпуск. Еду на месяц в Сибирь.

— Когда?

— Сейчас. Сию минуту. Транссибирская магистраль.

— Почему туда?

— Потому что я оттуда. Дед с бабкой, родители, жена, детишки.

— Не говорил.

— Никто не спрашивал. Работы нет. Поэтому я здесь. У вас лучше. У нас лучше. Я ведь поляк. Чистокровный.

— Будешь рисовать?

— Самую малость. У меня дома триста картин.

— Железную дорогу?

— Только. Давай, Витек. Десять минут. Мачек, я видел Пса. Не боишься, что выскочит на рельсы?

— Нет. Один он никогда не выскакивает.

— Сам знаешь.

— Знаю, знаю, постоянно натыкаюсь на убитых собак. Интересно. Только сейчас пришло в голову. Пожалуй, я никого не видел убитой кошки.

— Кошка не погибнет, кошка идет по рельсу. Убитые кошки — редкость. Когда идут, чувствуют лапками дрожь от приближающегося поезда.

— И сходят?

— Вот именно. Поможете?

[Витек закрыл магазин. Нагрузившись, вышли. Поезд Толстого, вернее, только моторный вагон стоял на насыпи магистрали. Через заднюю дверь внесли бутылки в квартиру. Компьютеры, датчики и измерительные приборы исчезли, зато внутри почти все было заставлено подрамниками. «А говорил, что будет мало рисовать», — подумал. Обнялись.]

— Приятный свежий денек, в горах шел дождь, — сказал Толстый.

[Захлопнул дверь, перешел в кабину и через минуту отъехал. Вернулись в магазин. Купил картошку, пахту и грудинку. Почти постную. Выходя, обогнул молодого человека в обтягивающем комбинезоне яхтсмена. Босого. Он говорил по телефону.]

— Aš esu Lenkijoje, — кричал. — Пиво, — обратился к Витеку, заслоняя микрофон.

[Пса перед калиткой не было. Спал в кухне на кресле. Понятно — его впустил почтальон. На столе лежала посылка. Серая бумага, широкая коричневая клейколента. Книги. Снял рюкзак. Вынул покупки.

Телефон.]

— Был почтальон. Впустил Пса.

— Спасибо.

[На принтере сообщение. От Злющего.]

Покупаю. Потрясающе. То, что надо. Через неделю снимаем видеоклип. Будешь участвовать. Подробности по телефону или мейлом. Едрить твою.

[Распаковал посылку. Четыре. «Вареники с вишнями», «Корни на Тополиной улице», «Женщина с одной ямочкой», «Последний такой кебаб». Романы. Захотелось есть. Натер картошку на подходящей, мелкой терке. Добавил что нужно и сколько нужно. Достал две сковородки. На одной жарил картофельные оладьи, на другой — грудинку. Четырнадцать драников, семь ломтиков. Семь круглых (ну, почти) бутербродов: два драника и между ними ломтик скворчащего мяса. Соль. Перец. Пахта. Пес встал на задние лапы. Учуял. Что-то говорил. Топтался на месте. Подлизывался. Не зря. Через окно врывался прохладный воздух. Кофе, сигареты. До двух сидел перед монитором. Выключил телефон, принтер молчал. Прибавилось несколько страниц. Пес спал на кресле, прикрытый одеяльцем. Сытый. Уже на краю сна услышал пролетающий низко над домом вертолет.]

6. Рыба поплыл

[Проснулся оттого, что его дернули за руку. В кухне горел свет. На краю дивана сидела Лысая. Совершенно лысая.]

— Рыба поплыл. Я звонила ночью.

— Я выключил телефон. Погаси. Который час?

— Я так и подумала. Начало пятого. Я уже была на пляже. Приехала Юстина.

— Когда поплыл? Ты постриглась.

— Перед Албанией. В полночь.

— Как ты узнала?

— Он сам сказал. Позвонил около одиннадцати. Задал один вопрос: «Лысая, как думаешь, можно сказать: нет шансов, воспользуйся этим?»

— И что ты ответила?

— Можно. Потом буркнул: «мать твою за ногу, аминь, отплываю» — и положил трубку. Вставай, пошли в бар на пляже.

— Спокойно. Зося приезжает. Я должен подождать.

— Ладно. Пойду к Янеку. Вернусь и позавтракаем. Подожду с тобой. Возьму Пса.

[Подошел к принтеру и прочитал сообщение, отправленное в два тридцать:]

Он крепкий мужик.

[Откуда Анджей знает? Понятно было, что эти два слова относятся к Рыбе. Кликнул «ответить»:]

Откуда ты знаешь?

[Отправил. Почти немедленно пришел ответ:]

Он звонил. Задал вопрос: «можно взять точку в кавычки?» и сказал: «Анджей, мать твою за ногу, аминь, отплываю».

[Ответил:]

И что ты на это?

[Анджей не заставил себя ждать:]

Конечно, можно. Я ложусь спать. Отключаюсь.

[Вошел в ванную. Там витал трудно определимый, совсем новый запах — что-то вроде винограда с легкой примесью шафрана и грецких орехов. Под душем вспомнилась одна книжка. Пока ее читал, несколько раз брался за карандаш. Такое бывало не часто. Хотелось запомнить простые фразы; время от времени к ним возвращался — они неизменно вызывали воспоминания. «Плывешь, сидишь, путешествуешь, едешь в поезде, один черт. Важен повод. Сила, которая приказывает, выталкивает, гонит. Самое главное голова, зрение, слух, обоняние, память», — подумал и снял с крючка полотенце. Надел шорты, черную футболку с белым рисунком, сандалии. Поставил на огонь кофеварку. Снял с полки над спинкой дивана книгу. Отыскал подчеркнутые фразы.]

[…] Марш — тоже процесс познавательный и проясняющий сознание. С одной стороны, из-за своего ритма, а с другой — потому, что нужно всерьез сосредоточиться: как шагать, куда ставить ногу, как регулировать дыхание; это занятие полностью занимает ум. Порой, в конце очень долгого марша, не к какой-то определенной цели, но с мыслью об этой цели, когда уверен, что ее достигнешь, мир словно врывается в нашу жалкую телесную оболочку с такой силой и яркостью, что мы не можем передать это словами. […] Ясно, что в пути переживаешь минуты, оставляющие неизгладимый след. Но когда все остается позади, возникает желание рассказать о множестве вещей, которые необязательно вызывают сочувствие. […] Я переживал такие ужасно трудные минуты, безжалостно заставляющие встать лицом к лицу с самим собой: это как если бы кинжал внезапно обратился против того, кто его держит. Тогда замечаешь, что сами мы — ничто. Что наше эго — ничто, и то, чем мы до сих пор гордились, куда-то исчезло: ничего уже нет. Осознание этой пустоты абсолютно необходимо на жизненном пути. Нужно пройти через это хотя бы раз. Иначе будем чваниться, как денди, до гробовой доски, а это просто смешно. […]