Всё есть - [13]

[…] Был автором книг. Писал книги, одну за другой. […] Автор одну свою половину назвал Я, вторую — Он. Я думал и писал книги, знал всё обо всём и ничего не делал. Он ни о чем ничего не знал, но умел делать всё. Я был мудрый, Он — счастливый. Я предусмотрительно держался в стороне, чтобы Он не мог навредить его мудрости и чтобы Я со своей мудростью не причинял вреда развлечениям, которым предавался Он. Я пребывал в своем кабинете, Он — в широком мире. Я не соглашался, чтобы Он жил у него, ибо тогда получалось бы, что Я отрицает существование мира вне кабинета, но поскольку Я знал, что такой мир существует, то выглядел бы каким-то призраком. Я не хотел быть призраком, просто хотел сидеть в своем кабинете и потому, чтобы Он мог жить в широком мире, снабжал Его деньгами из гонораров, получаемых за написанные в кабинете книги, благодаря чему мир благоденствовал и Он благоденствовал, а Я мог всецело быть только самим собой, не будучи вынужден быть всецело самим собой, существуя в комплекте как Я и Он. Вдобавок, хотя Он жил в широком мире на содержании Я, у Я и в мыслях не было следить за Ним, приглядывать или участвовать, хотя бы от случая к случаю, в Его предприятиях. Строгая дисциплина не позволяла Я поддаваться такого рода соблазнам — ведь вся мудрость Я пошла бы насмарку, если б Он подвергался ее критике, а Он вряд ли бы порадовался, если б в этой критике был хоть какой-то смысл. Я считал самым важным сохранять ситуацию, при которой Он и мир были бы постоянно и в полном согласии поглощены собой, ибо тогда Я мог бы воистину, мудро и активно, существовать как личность, занятая исключительно собой. Я сказал: Я это Я, а стало быть, подлинный, Я — не Он, а стало быть, Он фальшивый; однако Он это Он, а стало быть, будет оставаться фальшиво-подлинным, пока Я буду Ему в этом способствовать. Самостоятельно Он фальшивым быть не мог — иначе в конце концов превратился бы в кого-то подлинного. Чтобы оставаться фальшивым, Ему требовалось нечто, с чем можно было бы делить фальшь, требовался мир и требовались другие Они. Долгое время Он и мир состояли в отношениях, исполненных очаровательной и всеобъемлющей фальши; по сути, столь очаровательной и всеобъемлющей, что из этого мира, из этого конгломерата прочих Их, родилась одна полноценная, очаровательная и фальшивая Она. Теперь Он и Она бескорыстно дарили друг другу такую же радость, как прежде Он и мир, пока фальшь их взаимной привязанности не стала настолько совершенной, что привела к воспроизведению — клонированию Я в его кабинете. Клонированный Я, клонированные Он и Она. […]

[Зазвонил телефон. Жена Соседа с Горки.]

— Пан Мачек, слыхали, что случилось с женой Витека?

— Нет.

— Ну конечно. Вас не было. Она пошла с детьми на урок физкультуры в лес. Бег по пересеченной местности. Сперва ее укусил крот, а потом она упала на ежа. Победил сын Затопека. Ага, никого не было. Только почтальон и Янек. Впрочем, Лысая вам наверняка говорила.

— Да.

— Приятный свежий денек, в горах шел дождь. Какие планы?

— Не знаю. Рано еще.

— Не разбудила?

— Нет. Я читал.

— Книжку?

— Книжку. Так, всякая всячина.

— Скоро получите газеты. Лысая уже идет с корзинкой.

[Положил трубку. Газеты. Он в них даже не заглядывал. Посмотрел на кучу старых газет. «Отдам все это барахло Огороднику», — решил. Поднял с пола сложенный вчетверо листок. Должно быть, выпал из блокнота. ПРЯМОЙ ПУТЬ НА КРАЙ СВЕТА. Разорвал. Горстку желтых клочков бросил в мусорную корзину.

Зашумел принтер.]

С телевизионным пультом трудно управиться.

[Пес сорвался с кресла, потянул за собой одеяло и побежал во двор, виляя хвостом. Через минуту привел Лысую.]

— Я с тобой позавтракаю.

[Вошла в зеленой майке с красной надписью. Серебряные брюки. Сандалии на босу ногу. Босиком, но в сандалиях.]

— Где разбить яйцо?

— В каком смысле?

— С какой стороны?

— С этой.

— Откуда ты знаешь? Ведь оба конца одинаковые. Острые.

— Концы? Не знаю.

— Раньше выбирать не приходилось. Один был явно тупой, второй — острый.

— Концы?

— Да. Ты не считаешь, что яйца сильно изменились?

— Нет.

[Сварил кофе. Порезал хлеб. Масло. Две тарелочки — на каждую поставил серебряные рюмочки из предыдущего дома. И ложечки. Не те, что для чая. Остренькие. «Яичные», — говорила бабушка. А, соль. Заглянул в газету. Прочитал подпись под фотографией.]

Пан Стасек, сборщик металлолома, в ожидании клиента режет по дереву портрет разбойника. Дома у него уже несколько десятков собственных работ.

[Отложил газету в общую кучу. Наполнил мисочки Пса.]

— Приятный свежий денек, в горах шел дождь. Затопек сломал ногу, — сказала Лысая.

— Где?

— Стопа.

— Где?

— В туннеле. Возьми трубку.

[Поднял трубку.]

— Гейпапарара. Когда? Два дня? Ясно. Буду. Очень рад. Гейпапарара.

[Завтрак доели молча.]

— Институт? Встреча? Поедешь? — спросила.

— Да. На будущей неделе. Вторник, среда. Ты тоже уезжаешь. На месяц в Албанию.

— Максимум. Может быть, управлюсь быстрее.

— Управишься? Дела?

— Отцовские.

— Вы говорите: отцовские?!

— Представь себе. Больше ничего не скажу. Боюсь сглазить.

— Вы хотите сказать, что разговаривали с папой?!

— Представь себе. Больше ни слова. До завтра. Еду на целый день в тринадцатую деревню.