Всё, чего я не помню - [56]

– «Спайси Хауз» через двадцать минут, – сказал я.

Я сидел за столиком у окна и видел, как он приближается. В руках у него был пластиковый мешок с купальными принадлежностями. Но волосы были сухими. Тело двигалось так, словно в каждой руке он держал по гантели. Он обнял меня.

– Все кончено, – сказал он.

По его телу как будто шли странные судороги.

* * *

В сентябре Самуэль говорил, как невероятно счастлив со мной, что без меня не смог бы жить. В октябре хотел начать планировать совместный летний отпуск за границей. В ноябре спросил, хочу ли я детей, и если да, то когда. Я подумала: единственная причина, по которой ты сейчас говоришь и чувствуешь все это, – ты понимаешь, что теряешь меня.

* * *

Я пошел к барной стойке, взял нам выпить и вернулся.

– Я люблю ее, – пробормотал Самуэль.

– Нет, не любишь.

– Мне так больно.

– Скоро полегчает, вот, пей.

– Я не понимаю, что произошло.

– Здесь нечего понимать, эта сука тебя предала, просто осознай это.

– Как ты ее назвал?

– Сорян, я имею в виду… Вот что. Бабам нельзя доверять. Нельзя и все. У Хамзы есть поговорка: «Бабы толстые, пахнут клубникой, и им нельзя доверять». – Кто такой Хамза?

– Забей.

– А у тебя-то вообще какой опыт общения с девушками?

Вопрос повис в воздухе. Вместо ответа я поднял бокал, мы чокнулись и выпили.

* * *

В конце ноября я решилась. И даже не планировала этого. Не в том месте. Не в то время. Мы встретились в бассейне, собирались поплавать, но, прежде чем разойтись по раздевалкам, мы выпили кофе в кафе и там, как раз когда мы сделали заказ и сели за столик в углу, я произнесла эти слова. Описала, что чувствую. Сказала, что люблю его и хочу быть с ним, но не могу, потому что не верю ему, сказала, что если мы не решим эту проблему сейчас, то не будем помнить все хорошее, что было между нами, сказала, что пыталась игнорировать свои чувства, пыталась работать с ними, напоминать себе, что сломлена я, а не ты. Но не получается. Не помогает. Я становлюсь человеком, которого ненавижу, я плохо с тобой обращаюсь, и всякий раз, когда тебя нет рядом, мне так плохо, что моменты, когда мы вместе, никак не могут компенсировать этого, и я знаю, ты понимаешь, что я хочу сказать, потому что вижу, что ты отгораживаешься от меня, ты перестал быть собой, когда мы куда-то ходим вместе, ты стал вести себя так, как, по-твоему, хотела бы я, и я говорю это с любовью, не воспринимай это как критику, мне просто ужасно сложно доверять людям, и я бы хотела, чтобы все было иначе, хотела бы, чтобы на меня так не давило чувство вины за то, что я чувствую недостаточно, хотела бы быть на сто процентов честной, когда говорю, что люблю тебя, но я не знаю, честна ли я, и это незнание сводит меня с ума, и я надеюсь, что ты сможешь меня простить, потому что я хотела бы быть другой, чтобы все было по-другому, чтобы мы были другими, и что, и что…

Если честно, я не знаю, что из этого я сказала, потому что начала плакать примерно через минуту. Самуэль обнял меня и начал утешать.

– Ну-ну, – сказал он и встал, чтобы принести салфетки.

* * *

Поскольку обстоятельства были из ряда вон, я сразу пошел к бару и взял еще выпить.

– Мне так больно. И трудно дышать.

– Скоро станет легче.

– Позвонить ей?

– Нет.

– Не позвонить? По-быстрому?

– Отдай мне телефон.

– Ты серьезно?

– Да, давай телефон и пей. Когда придем домой, я его верну.

– Я так сильно ее люблю.

– Вы знакомы всего год или типа того.

– Точно. И теперь все кончено – не могу этого понять.

– Просто смирись и двигайся дальше.

Самуэль заплакал, и я отвел взгляд. Дело не в том, что мне было стыдно, но я знал, как он будет чувствовать себя на следующий день. Это ради него. Я отошел к игровым автоматам. Когда он успокоился, я вернулся и сел рядом. Мы сделали несколько глотков. Чокнулись.

– Сорян. Вот черт. Теперь стало легче.

Он вытер нос и осушил бокал.

– Я плачу за следующий заказ. Что ты будешь?

Я улыбнулся и подумал: он вернулся.

* * *

Когда я посмотрела него, на его большой рот и добрые глаза, я знала, что пожалею об этом. Но вариантов не было.

– Мы же не можем так продолжать, да?

– Я думал, мы счастливы, – сказал Самуэль.

В ту же секунду раздражение вернулось. Меня коробило, что он говорил это так наивно, и одновременно бесило, что он не выглядел достаточно расстроенным. Мы ушли из бассейна и пошли к метро. Меня раздражало, что он идет слишком медленно. В туннеле под Рингвэген я злилась, что он посмотрел время на телефоне. Когда мы ждали поезд в метро и я все еще дрожала от слез, подошел попрошайка с фотографией двоих детей, и хотя он должен был заметить, как я слаба, он не унимался, гремел своей кружкой, показывал на рот, говорил «please, please»[55], и сначала я разозлилась, что Самуэль не дал ему денег. Но потом он достал монету в десять крон и дал ее попрошайке, и тогда я взбесилась, что его так легко обмануть.

Когда наконец пришел мой поезд, мы обнялись на прощание. Тогда я дотронулась до него в последний раз. Двери закрылись. Он остался на платформе. Поезд поехал через туннель, выехал на мост. Я пыталась сосредоточиться на виде из окна. Залив. Вершины деревьев. Шоссе. Спортзал для игры в бадминтон. И бассейн, в котором мы могли бы сейчас плавать, не будь я сломлена. Когда мы отъехали от станции Гулльмарсплан, я снова заплакала, увидела свое перекошенное лицо в окне и поняла, что Самуэль не проронил ни одной слезинки.