Всё, чего я не помню - [55]

* * *

Потом его нетерпение. Меня стало раздражать, что Самуэль никогда не мог жить настоящим, а постоянно гнался за следующим впечатлением. Было в нем что-то эгоцентричное, потому что это была постоянная погоня за его впечатлениями и его воспоминаниями. Только его и ничьими больше.

А еще его прыщи. Сначала они мне даже нравились. Потом они стали расти. Я не могла сидеть рядом с Самуэлем на диване и не замечать их, не думать о них, не хотеть выдавить их или еще как-то от них избавиться. Два вечера я предлагала ему мыть лицо моим мылом, но он только смотрел на меня и мотал головой.

А еще его запах пота. Самуэль мог не снимая носить одну и ту же одежду пять дней подряд. Конечно, необязательно пахнуть, как отдел парфюмерии, но зато можно сесть рядом с кем-то в метро, и этот кто-то не посмотрит на тебя косо и не пересядет при первой же возможности.

И все это меня раздражало, а он вроде ничего не замечал. Просто продолжал жить, словно не сознавая, к чему все идет.

* * *

Сначала казалось странным, что Самуэль будет платить мне за то, что я занимаюсь домом. Но потом я заметил, сколько это отнимает времени. Почти каждый день что-то случалось. Одна женщина утверждала, что двое мужчин украли ее золотой браслет. Я выступил посредником, убедил мужчин показать свои сумки, и там было полно совершенно немужских вещей, несколько золотых колец и других украшений, но браслета, который описала женщина, там не было. Через две ночи мужчины исчезли, а вместе с ними и маленький неработающий телевизор со второго этажа. Другая женщина была беременна, у нее поднялась температура, и она до смерти боялась ехать в больницу, я позвонил в справочную и удостоверился, что она может получить медицинскую помощь, ничем не рискуя, потом одолжил машину и отвез ее в больницу. Оставил в отделении неотложной помощи и поехал обратно, не хотел брать на себя риски. Ее чемодан все еще стоял на чердаке, а потом оказался утерян при пожаре.

* * *

Дальше – больше. Мы сидели в ресторане, и я заметила, что Самуэль чавкает. Я видела его десны, остатки еды, широкие ряды желтых зубов, медленно перемалывавших еду в гротескно комковатую жижу, которую он глотал большими жадными глотками. Я сказала, что мне пора домой. Он думал, что может пойти со мной. Я ответила, что мне нужно подготовиться к работе.

– Лайде, – произнес он. – Не забывай, что и жить тоже когда-то надо. У. Тебя. Всего. Одна. Жизнь.

Так и сказал. Медленно. Делая. Философские. Паузы. Мне захотелось наклониться вперед и укусить его за нос. Он, блин, кто такой, чтобы разглагольствовать как гребаный коуч? Что он вообще знал о моей истории, жизни, выборе, который приходилось делать? Я помотала головой. Он улыбнулся. Между зубов у него застряли зеленые кусочки еды.

По дороге к метро он встретил знакомую, и я заметила, как он замер и сделал шаг назад, когда девушка потянулась его обнять, и быстро закончил разговор. Мы пошли дальше. Я думала, он пытается быть тем, кем, как ему кажется, я хотела, чтобы он был, но вместо этого превратился в оболочку того, кем был на самом деле. – Кто это? – спросила я, когда мы прошли через турникеты.

– Без понятия.

Он обернулся ко мне, чтобы поцеловать, но я повернула голову и притворилась, что смотрю в телефон. Я знала, что нужно сделать, но откладывала, не хотела, знала, как плохо мне будет после. Но выбора не было. Ни один из нас не чувствовал себя хорошо от этого. Если бы я разобралась с этим быстро, у нас хотя бы остались воспоминания о том, что когда-то было нами.

* * *

Однажды позвонил Хамза, я снял трубку, и он так удивился, что даже не знал, что сказать. Я столько раз не отвечал на его звонки, а теперь мы вдруг услышали голоса друг друга. Вместо того чтобы прошипеть все то, что раньше он наговаривал на автоответчик, что сделает с мочками моих ушей, что сотрет в порошок коленные чашечки, что трахнет мою мать и убьет моих домашних животных, он рассказал, как вырос мой долг и что я пожалею, если скоро с ним не расплачусь.

– Это все? – спросил я.

– Я не хочу, чтобы мне пришлось это делать, – грустным голосом сказал Хамза.

– Тогда не делай, – сказал я.

– Я должен.

– Дай мне месяц.

– Месяц?

– Два месяца.

Он повесил трубку.

* * *

Осень становилась все холоднее, дни короче, темнота гуще, и я не могла смотреть на Самуэля, не думая о его жадности. Как он автоматически позволял мне платить в кино, в ресторане, в кофейне, в цветочном магазине. Когда платил он, я его благодарила. Когда платила я, он радостно брал покупки и выходил из магазина. Казалось, он вообще не думает о деньгах. И чем меньше он о них думал, тем больше думать приходилось мне. Под конец меня раздражала уже не его, а моя собственная жадность, его непринужденное отношение к деньгам превращало меня в скрягу, его мантра, что в итоге сочтемся, сделала из меня самого скупого человека, которого я видела в жизни. Я начала ненавидеть себя рядом с ним, презирала себя, когда замечала, что он часто берет самый дешевый кофе, когда платит сам, и самый дорогой латте с сиропом, когда плачу я. Жизнь как будто превратилась в обратный отсчет.

* * *

Сразу после позвонил Самуэль, и я по его голосу понял, что что-то случилось.