Время воды - [3]

В моем наборе оптимистических ожиданий от прелестей гражданской жизни, с того, как я начну новую жизнь, в обязательном порядке присутствовала сцена медленного танца с девушкой, одетой в белое короткое платье и пахнущей свежим липовым медом. Я сумел представить этот миг так реально, что в моей голове зазвучала музыка, и я расслабился.

И напрасно. Дворник прищурился, разглядывая меня, и поставил свой насущный вопрос иначе:

— Ну, скажи честно, сбежал ведь, сбежал? Из каких войск?

— Из каких надо, — я еще не забыл о военной тайне, но уже ответил неправильно.

Глупый дворник непонятно чему обрадовался и закричал громко на весь вокзал:

— Милиция, патруль! Здесь на пятой платформе живой дезертир!

Я попытался заткнуть его, но моя ладонь оказалась уже, чем его рот, раскрытый на максимальную ширину. Мало того, дворнику удалось прокусить мою перчатку своими гнилушками. «Гнилые зубы могут быть ядовитыми», — подумал я и ударил кулаком по желтой тупой голове сверху вниз.

Дворник ослабил хватку, один из его желтых кривых клыков остался болтаться в моей перчатке. Если бы я был людоедом, я бы просверлил в нем дыру и повесил на шею. Но в нашу сторону уже бежали. Морской офицер в черной шинели и два сухопутных курсанта со штык-ножами на ремнях и красными повязками патруля. Они появились внезапно, примерно со стороны Хельсинки, словно сидели под платформой в засаде или прятались там — у военных моряков часто наблюдается боязнь берега, так называемая «сушебоязнь».

С противоположной стороны — от входа в метро — ко мне устремился пеший наряд милиции. Трое салаг, вооруженных резиновыми дубинками, облаченные в мешковатые робы из кожзаменителя и ботинки на тонких скользящих подошвах.

В тени мусоросборника тихо крались два оранжевых дворника. Они выглядели примерно так же, как и мой спарринг-партнер, правда, были повыше ростом.

Будь сейчас рядом со мной ребята из взвода или хотя бы один удмурт Виктор в неровном расположении духа, мы бы смогли не только отбить их атаку, но и взять вокзал под свой полный контроль. К сожалению, реальное положение дел исключало такую возможность. Все мои друзья были уже далеко: кто в Кызыл-Орде, кто в Ижевске, кто во Владивостоке. Может быть, их, как и меня, в эту минуту тоже пытались скрутить менты.

Нащупывая слабое звено в их сужающемся оцеплении, я еще раз огляделся вокруг, пригнулся, чтобы уменьшить сопротивление воздуха, и побежал на оранжевых дворников. Я рассчитал правильно: малодушные, не присягавшие родине, они с воплями бросились прочь.

На перронах началась настоящая суета, показавшая мне глубинную разобщенность нашего общества. Оказалось, что самым сильным желанием граждан было желание убежать. Граждане словно ждали некоего сигнала, чтобы утолить невыносимую жажду бегства. Но сначала они разбились на более-менее однородные сообщества.

Первыми из толпы выделились летучие фракции — молодые ребята, бритые под первогодок. Бежали они старательно, но бездарно, их похожие на сардельки фигуры то и дело оказывались на снегу.

За ними поспешили размалеванные девицы в коротких полушубках и нижнем белье. Девицы бежали быстро и элегантно, можно сказать, танцевали, и не падали, благодаря длинным и острым каблукам, пробивавшим лед до земли.

Далее на старт пошли торгаши. В длинных пуховиках и овчинных тулупах, с коробками и ящиками в руках, они выглядели ужасающе, напоминая стаю обезумевших гиппопотамов.

Разные скорости потоков и векторы движения указанных групп отсекли от меня преследователей, и я замедлил темп. Не слишком задумываясь над тем, что делаю, я выхватил у одной из торговок плетеную сумку.

Оставляя вокзал позади, я выбрался на улицу Ленина и побежал в сторону моста Свободы, там начиналась Петроградская сторона с ее бесконечными проходными дворами. Там был мой дом, моя земля, моя вода.

— Здравствуй, дембель! — крикнул я, взмахнув сумкой, в которой приветливо звякнуло.

Глава 2. СПИРТ И ГЕОПОЛИТИКА

В детстве мне нравились панельные дома новостроек, не в силу корыстных побуждений, а ради романтики. Над бледными коробками девятиэтажек возвышались гигантские краны, напоминавшие Уэлсовских марсиан. Между ними рычали экскаваторы, похожие на танки, особого шику добавляли грязь и пятна мазута вокруг. Обстановка благоприятствовала разудалой игре в войну. И чтобы попасть от нового панельного дома, например, к троллейбусной остановке, нужно было прыгать с доски на доску через разрытые траншеи, на дне которых змеились в горячем пару черные, пахнущие гудроном трубы.

Мой дом из игр вырос. Он стоял, повернувшись глухой потертой стеной к перекрестку Попова и Левашовского, ко всем этим нервно мигающим светофорам, чадящим «каблукам» и «газонам», к спешащим людям. Каждый год со стен дома, словно желуди с дуба, опадали куски штукатурки, и каждый год дом оседал на два пальца, погружаясь в мерзлое глинистое болото, питающее собою Неву.

Перед тем, как войти, я погладил дом за шершавый угол возле выведенного синей краской египетского иероглифа, задающего ориентир до ближайшего люка, и шагнул к широкой двустворчатой двери парадного входа. Сколько помню себя, эту дверь украшала массивная латунная ручка в форме веретена. Если ее натереть хорошенько, она начинала блестеть так же ярко, как пряжка моего ремня или купол Исаакиевского собора. Теперь на ее месте болталось кольцо, свитое из пучка стальной проволоки. Я выругался с досады и вошел внутрь.