Время спать - [46]

— Сотни две, — выдает он, захлопывая папку.

— Две сотни? Я ж на пособии!

Механик пожимает плечами: вроде бы то же самое делала бабушка, но у механика получается по-дурацки, как у последнего шлимазла[6], и кажется, будто это совсем разные действия. Пожимая плечами, она словно говорит: «Жизнь! Любовь! Время! Страдание! Кто знает?..»; у него это превратилось в «Не, чувак, это уже твоя проблема».

Я ухожу оттуда, лелея надежду все же вернуться с двумя сотнями фунтов, необходимыми для замены этих несчастных толкателей клапана (это ж надо было такое придумать — «толкатели клапана»). Пожалуй, придется написать пару статей.

— И что бы вам из этого подошло?

Сотрудник службы занятости населения Джон Хиллман смотрит на меня не без издевки. Он сидит за столом, чуть наклонившись вперед, без малейшего движения. Руки сомкнуты, причем настолько сильно, что даже костяшки пальцев побелели, а именной значок сотрудника службы занятости, любовно приколотый к лацкану пиджака чуть выше положенного, слегка подрагивает, как будто, несмотря на все попытки казаться невозмутимой, чиновничья сущность мистера Хиллмана потрясена.

— Не знаю, Джон. Честно.

Хотя в разговоре с такими людьми я пытаюсь не упрямиться и не разговаривать снисходительно — они же не виноваты, что у них такая работа, — я не перестаю называть его просто по имени. Даже несмотря на то, что все в этом человеке — и поза «меня ты этим не удивишь», и костюм из супермаркета, и синяя рубашка с белым воротничком, и профессорские очки в толстой оправе, и безразличие к тому, что из ноздрей торчат волосы, и резковатый запах пота, и привычка теребить шариковую ручку, прежде чем что-то записать, и что они с женой, как мне кажется, спят на разных кроватях (весьма остроумно, поскольку если он в настроении, то может ползком преодолеть расстояние до кровати жены и удивить ее) — все это говорит о том, что передо мной именно мистер Хиллман, а не просто Джон. Знаете, многие люди — вы, я, все ваши знакомые — зачастую чувствуют себя так, будто им лет четырнадцать. Но есть и такие, которые ощущают себя именно на свой настоящий возраст, — как мистер Хиллман. Но я называю его просто по имени, чтобы позлить. Наверное, он знал, на что идет, нацепляя значок сотрудника службы занятости.

— Только не это, — продолжаю я, — повтори еще раз, что там было.

Мистер Хиллман размыкает руки и берет лист формата А4 зеленого цвета, лежащий прямо перед ним.

— Упаковщик, магазин «Сэйфвей», Холлоуэй-роуд, с семи до девятнадцати, пон. — пят., сто семьдесят фунтов в неделю, — четко зачитывает он ровным голосом написанное, не раскрывая сокращений. — Жестянщик, фабрика «Пик Фрин», Валворт, с девяти до половины шестого, пон. — чет., сто пятьдесят пять фунтов. Подмастерье каменщика, строительная площадка в Дагенхеме, по совм., пон., вт., ср., девяносто фунтов. Официант, кафе «Дженни», Уолтхемстоу, обеды и ужины, семьдесят фунтов плюс чаевые.

Он поднимает глаза, в которых нет и тени иронии. Закрыв лицо руками, массирую пальцами глаза.

— Вы в порядке?

— Да, — отвечаю я, отнимая руки от лица. — Просто устал немного. Сплю плохо.

Какое-то мгновение он молчит, почесывая пальцем правый висок.

— А «Калмс» не пробовали принимать?

— Джон… — это имя для меня как теплое одеяло, — а тебе нравится здесь работать? Нравится сидеть в огороженной кабинке посреди огромного офиса?

Он хмурится в ответ — а что еще он может сделать? — будто говоря: «Не надо заводить этот разговор. Даже не пытайся».

— А какое это имеет отношение к делу?

— Никакого. Мне просто интересно.

Не сводя с меня подозрительного взгляда, он отодвигается от стола.

— Нет, не очень, — говорит он. — Я здесь, чтобы помогать. Помогать в поиске работы. Мне приходится трудоустраивать самых разных людей: и тех, кто напивается к десяти утра, и тех, кто уверяет меня, что ищет работу, а на самом деле не вылезает из букмекерских контор, бездельники… матершинники… и, что самое страшное, — наклоняется он вперед, — несносные наглые типы, которые думают, что они слишком умные, чтобы честно отпахать хотя бы день.

— Я тебя понимаю, Джон, — киваю я. — Весьма справедливое замечание.

Я уже начал говорить его словами.

— Так почему ты не уйдешь с этой работы?

— Уйти?

— А кем ты хотел стать, когда был ребенком?

Он непонимающе смотрит на меня, лезет в нагрудный карман за ручкой, но передумывает. Я думаю, совершенно искренне думаю, что в тупик его поставил не сам вопрос «а кем ты хотел стать?», а вторая его часть: «когда был ребенком». Возможно, он никогда и не был ребенком. Возможно, он таким и родился: сформировавшимся, в костюме из супермаркета, с ноздрями, заросшими настолько, что птицы могли бы в них гнезда вить, — мистером Хиллманом.

— Космонавтом, — отвечает он. — Я хотел стать космонавтом.

He-а. Ты это придумал, а не вспомнил. Ты просто знаешь, что дети так говорят.

— Но в отличие от некоторых, — добавляет мистер Хиллман, бледно-серые глаза которого вдруг засветились от возможности прочитать нотацию, — я вырос. Я понял, что это неосуществимо. Я взялся за ум и нашел работу. И пусть она мне не всегда нравится, не можем же мы все быть космонавтами.