Он трахнул ее первый раз в день, когда погибла принцесса Диана. Конечно, он думал об утешительном сценарии и до того. Какой-нибудь серьезный вопрос, который он сможет разрешить: проблемы с Джо, болезнь ее матери, к сожалению, вряд ли излечимая, что угодно. Но Эмма, как назло, была зоной, свободной от проблем: даже учитывая состояние ее матери, можно было всегда ручаться за то, что Эмма весела и бодра. Когда она открывала дверь, то выглядела так, будто только что смеялась, ее лицо было в смешливых морщинках от шутки, бесследно растворившейся в безмолвном эфире. Вик представлял, как его рука в утешительном жесте оказывается на ее плече, продвигается, чтобы погладить ее, или нет, лучше все же объятие, при котором, когда размыкаешь его, лица находятся на довольно близком расстоянии для того, чтобы… Он думал об этом, но ему ничего не светило, потому что она никогда не грустила.
И вот: воскресенье, тридцать первое августа тысяча девятьсот девяносто седьмого года. В восемь часов тридцать минут Тесс разбудила его звонком из Парижа. Она возвращалась ночным поездом из Марселя с дегустации (эта партия, сказала она, распахнет для них рынок, она раскопала какой-то неописуемый виноградник на юге, где бутылки были, как лафиты, и всего лишь за десятую часть их реальной стоимости), когда какой-то жандарм, вылитый Питер Селлерс (дайте ему только шляпу и шейный платок, и вот он уже в каком-нибудь иностранном легионе, весь при делах) осторожно постучал, а точнее, по-киношному стильно пробарабанил в дверь ее купе. С мутным взглядом, по-видимому, из-за похмелья, подружка Вика перевернулась и, не слезая с верхней полки, откатила дверь влево: долговязая женщина с всклокоченными волосами и в футболке размера XXL с надписью «Смерть феям», очевидно, была не тем образом, который представлял себе жандарм в тот момент, когда принял решение сообщить пассажирам-англичанам ужасную новость.
— Vous-êtes anglais?[1] — спросил он поспешно дрожавшим от волнения голосом.
— Oui,[2] —ответила Тэсс, жмурясь от белого света, бившего из вагонного окна за спиной жандарма.
Пауза, довольно эффектная. Он перевел дыхание:
— Lady Diana… — Как много людей произносили это «Леди Диана» так… «Проникновенно» — первое слово, приходящее на ум. — Elle est morte![3]
Еще одна пауза, но на этот раз лишенная какого-либо значения, просто было непонятно, что еще можно сказать или сделать. Они глядели друг на друга, пока Тесс, как она рассказала Вику, не пробормотала: «Um… merci»[4] — и не закрыла стеклянную дверь.
Они посмеялись над жандармом, представляя, как он стоял удрученный перед закрытой дверью в нерешительности, может быть, собираясь с духом, чтобы двинуться к следующему купе в надежде, что другие пассажиры примут известие с большим пониманием исторического момента. А потом Тэсс сказала, что останется в Париже еще на несколько дней, потому что Англия собирается сходить с ума.
