Время спать - [44]

Я не думаю об Элис. Ни разу не вспомнил ее. Слишком много мыслей в голове (не стоит забывать, что я тогда так и не подрочил). Помню, Холли Джонсон в пору расцвета его группы «Фрэнки едет в Голливуд» сказал одну интересную вещь о сексе: для них в группе секс был праздником, единственным не требующим осознания происходящего актом, единственной возможностью вести себя по-настоящему, не заботясь о том, как нужно себя вести. Как он ошибается. Секс — это акт, требующий предельного осознания происходящего, изъезженный вдоль и поперек миллионами людей, которые наперебой рассказывают, как этим надо заниматься, как этим не надо заниматься, как заниматься этим годами с одним и тем же партнером, как заниматься этим, чтобы появились дети, как заниматься этим, чтобы дети не появились, где, когда, как, зачем; рассказывают в книгах, в стихотворениях, в газетах, в кинофильмах, по телевизору; рассказывают все: от ведущей какого-нибудь утреннего шоу на телевидении до Сола Беллоу. И кто после этого будет в состоянии совершить этот самый, как утверждают, естественный акт каким-нибудь естественным образом? Разве только Каспар Хаузер из фильма Херцога или Маугли, да и то не обязательно — от него джунглями бы несло.

Однако, несмотря на то что все дают указания, есть все-таки место в самой глубине секса, где можно в итоге потеряться; лабиринт внутри лабиринта. Иногда его совсем не найти, но чаще всего это вопрос случая. Если ваша эротическая интуиция почти сведена на нет порнографией (это мой случай), то вы чаще всего идете по первому пути: зрительно воспринимаете картинку «сиськи вместе — ноги врозь» и приходите в никуда. То есть куда-то вы приходите — не буду этого отрицать, — но даже во власти грубоватого, очень понятного мне желания я знаю, что это не то. Раньше я находил глубину в запахе (хотя, надо признаться, запах был лишь следствием пресловутого «сиськи вместе — ноги врозь»). А еще в прикосновении, когда рука скользила по моим не прекращающим движение бедрам, чтобы нежно погладить мошонку, когда ноготок едва касался моих ступней, когда язычок осторожно прокрадывался к сероватой впадинке у заднего прохода. Один раз это был звук — она шепнула мне на ухо, чтобы я был осторожнее, потому что родители могут услышать.

Волшебство Дины было в ее коже. Я растворялся в Дине, как в океане плоти. Даже во время прелюдии сквозь грубые перчатки неловкости я чувствовал, что передо мной расстилается необъятный оазис, к которому можно прикоснуться, где можно не опасаться миражей неопределенности, это гора Синай, где нельзя ошибиться. Дина более полная, чем Элис, и когда я с ней познакомился, это было не в ее пользу, но когда прижался к ней всем телом, то понял, что эта полнота — не студенистый слой жира, а просто здоровая кожа, облегающая тело. Я хотел приклеить себя к этой женщине, хотел укутаться в нее, забываясь под мягким пушистым покровом. Когда я вошел в нее, выйдя из тактильного транса, то подумал, что, по крайней мере, нашел удобную подстилку.

Моя остывшая сперма сворачивается в презервативе, валяющемся под прикроватной тумбочкой. Встаю, чтобы выкинуть его. Обычно я наполняю презерватив водой, завязываю узелок и спускаю в унитаз. Лучше всего это делать до наступления утра. Пожалуй. Однажды я наполнил презерватив водой и забыл о нем, оставив у раковины. А потом приходила мама, чтобы сделать генеральную весеннюю уборку, — в итоге я нашел его в эмалированной миске между тюбиком зубной пасты и бритвенными принадлежностями.

В зеркале ванной комнаты, залитой резким светом галогеновой лампы, можно наблюдать незабываемое зрелище: голый усталый мужчина с короткими темно-коричневыми волосами, которые лежат беспорядочными прядями, удивленно моргает, глядя на свой выдающийся живот, а в руках у него болтается воздушный шарик с конкретным проявлением его восторга. Открываю кран: вода наполняет презерватив, приводя в движение белое студенистое вещество. Завязывая узелок, замечаю капельку воды, просачивающуюся сквозь кончик презерватива. Я в панике. На коробке было написано: «Соответствует всем стандартам». «Гинденбург», наверное, тоже соответствовал этим гребаным стандартам. Когда я поднимаю презерватив на свет, то понимаю: мне показалось. К тому же вспоминаю, что Дина бесплодна. Я спускаю воду, наблюдая за тем, как еще один шанс сохранить этого полноватого усталого мужчину для будущих поколений засасывает и уносит в море.

Оборачиваясь, замечаю в зеркале проблеск света над правым виском. Нет, вру: это не проблеск света, а кусочек кожи головы. Элиот, помнится, заметил, что Джон Вебстер «прозревал костяк сквозь кожу»; я только что прозрел костяк сквозь волосы. Создается впечатление, что моя шевелюра — я в этом не уверен, но впечатление создается точно — начинает потихоньку редеть. Наклоняюсь поближе к зеркалу и смотрю на свое отражение, убрав волосы назад и стянув их рукой в пучок. В четырех-пяти миллиметрах от их неровной линии растет одинокий волосок, привет из отдаленного прошлого. И если его собратья отступят еще хоть на миллиметр, то я точно буду знать, что лысею. Не теряю немного волос на макушке, волосы не редеют слегка, нет — я лысею. Черт. Прямо как Вайнона Райдер в «Дракуле» говорила: «Избавь меня от этого умирания».