Время собирать виноград - [162]

— Поменьше сплетни слушай, нечего уши развешивать, людям только дай язык почесать — с потрохами сожрут.

— Я не слушаю, — качнула головой Елена.

— Ты чего добиваешься? — Милко повысил голос. — Чего тебе от меня надо?

— Чтобы ты не делал из меня посмешище, — твердо произнесла Елена. — Не выставляй меня на смех. Вот чего я хочу. И перестань мне лгать. Относись ко мне по-человечески. Иначе ничего не будет, понимаешь? Неужели трудно понять?

— Что значит «не делай из меня посмешище»?

— Ты прекрасно знаешь, что это значит. Никто так не поступал со мной, как ты. Я больше не могу, не видишь разве? Не могу…

— Чего ты не можешь?

— Жить так не могу… Не могу больше, Милко! Я тоже человек…

— А я что, не человек? — чуть не заорал он. — Мне что, не хочется жить по-человечески? Чего тебе надо, в конце-то концов? Чтобы я до конца жизни пылил в таксистах? Ты будешь инженером, а я — простой таксист? Может, ты мне и чаевые совать будешь?

— Милко… — тихо сказала Елена. — Неужели ты не видишь, к чему идет?

— Всю жизнь мотаться на этой таратайке да месить грязь на нашей занюханной улице? — продолжал он, пропустив ее слова мимо ушей. — Ждать, покуда твой трухлявый потолок рухнет на голову, и каждый вечер слушать, как его догрызают мыши? Ты завтра станешь большой шишкой, а я кем буду?

— Ты сам захотел в таксисты, мог бы оставаться на заводе.

— «На заводе»! Чтобы я надрывался, а начальство знай себе кейфовало. Я чтобы вкалывал, а они — резину тянули на собраниях? Так, что ли? Нет уж, спасибо, не желаю, кушайте сами!

— Без труда ничего не бывает. — В голосе Елены была горечь. — Не выходит.

— «Без труда»? Да я с пятнадцати лет тружусь без передыху! И что? Много я наработал? Есть у меня машина? Дом? Дача? Без поддержки, одним трудом, ничего не добьешься, ничего! Дай ты мне провернуть это дело с Марией. Получу гоночную машину, пробьюсь в команду — и все будет в ажуре. Чего ты лезешь в бутылку, что тут особенного? Сама видишь, другого способа нет. Нету, ясно тебе?

— У тебя есть жена, — негромко проговорила Елена. — Ты забыл?

— Ну есть у меня жена! Ну и что? — закричал Милко вне себя от злости. — Что мне дала эта жена, что я от нее имею? Развалюху с замшелой черепицей да прогнивший сарай. Жена, жена, а толку? Можешь ты мне дать то, что мне нужно? Не можешь. Так не мешай, когда я сам своего добиваюсь! Убудет тебя, что ли, если ненадолго закроешь глаза?

— Уходи! — тихо обронила она.

— Придется тебе закрыть глаза, — продолжал Милко, словно не слыша, — иначе нельзя. Я думал, сама докумекаешь. Обошлось бы тогда и без этого скандала, и без всего прочего. Вот как умные люди делают. Иначе нельзя.

— Уходи, слышишь? Убирайся вон!

— Нельзя иначе, — повторил Милко. — Выбирай!..

Елена опустилась на кровать, судорожно глотая воздух.

— А-а, вы у нас дама чувствительная! — закричал он. — Вы у нас гордая. Но только теперешние времена не для чувствительных, заруби это себе на носу! Жизнь совсем другого требует. Да и откуда у тебя эти замашки, позволь спросить? Таким, как ты, голодранкам, нервы покрепче требуются. Пора бы усечь!

Елена побелела, жилка на виске пульсировала так, будто вот-вот порвется. Точно во сне, она шагнула к двери, но он схватил ее за руки и прямо в лицо крикнул:

— Не собираюсь я из-за твоей чувствительности всю жизнь пьяных цыган возить, слышишь? И бензин из чужих машин перекачивать… Не собираюсь, слышишь? Не собираюсь! Делай что хочешь, мне чихать! С высокой горы! Не желаешь закрыть глаза, так бейся головой об стенку!

Она вырвалась, толкнула дверь и выскочила в коридор.

Ее худенькая фигурка мелькнула между пыльными машинами, стоявшими перед гостиницей, и скрылась под темными деревьями парка.

Сценаристу, наблюдавшему за ней со своего балкона, показалось, что плечи ее дрожат, а в глазах слезы, но на таком расстоянии да еще в темноте было не разглядеть.

Получасом раньше, когда они с режиссером вернулись из ресторанчика, у него схватило сердце — точно ткнуло иглой, заныла левая рука, и он вышел на балкон глотнуть воздуха. Номер был по соседству с номером Милко и Елены, и разговор был ему слышен с начала и до конца.

Он проводил взглядом худенькую женщину с подрагивающими плечами, пока она не скрылась в темноте, постоял еще немного на балконе и вернулся к себе.

Елена шла, не зная куда, не чувствуя ни рук, ни ног.

Конец, конец, конец! — билось в воспаленном мозгу. Это конец!

Слова Милко вспыхивали в сознании, перемежаясь картинами их прошлой жизни, его голос говорил ей: «Под этой крышей ты похожа на ангела», откуда-то возникла железная кровать в единственной комнате глинобитного домика, потом — кран, ее кран под стеклянной крышей цеха и смеющиеся глаза Милко внизу, «теперешние времена не для чувствительных», вспомнилась мама, ее мама, детские санки со стертыми полозьями, закинутые на сарай. Одна, одна, одна, «придется закрыть глаза», закрыть глаза… Потом всплыли ночи в старом домишке, когда луна заглядывала в окно, а маленькая девочка лежала в кровати и мечтала, «слушать, как его догрызают мыши». Его догрызают мыши… Кого догрызают?.. Ах да, потолок, он о потолке говорил, но почему-то появилась водосточная труба, и она спускалась по ней с пятого этажа, руки у нее дрожали, все плыло перед глазами. «Теперешние времена не для чувствительных»… Мама, зачем ты пришла, мама, ты ведь лежала на кровати в нашей кухоньке, зачем ты на меня смотришь?.. «Придется закрыть глаза»…